Аччелерандо

Примерно в пятидесяти километрах от перемещенного музея, в котором живет мать Сирхана, у транспортного узла меж трех городов-кувшинок, где титаническим клевером пересекается несколько линий метро, есть базар, специализирующийся на одежде и модных аксессуарах. На нем полным-полно всякой красочной всячины, а под тентами, раскрашенными в полоску, как леденцы, разворачиваются ускоренные симуляционные среды для примерки. Купола юрт с грубыми очагами извергают клубы дыма от ароматических благовоний, – что не так с безволосыми приматами, зачем им эта пиромания? – а вокруг, аккуратно размещенные на умных улицах города, поднимаются алмазные небоскребы. Толпы пестры и разнообразны – иммигранты со всех континентов стекаются сюда, чтобы что-нибудь купить и поторговаться, а то и ненароком выйти из своих черепов на этом странном веществе, покрывающем дороги перед кабаками в гигантских раковинах-улитках, и подземельями, чьи стены кроет слой бетона толщиной с папиросную бумагу поверх еще более тонко нанесенного аэрогеля. На улицах целый парад разнообразнейших транспортных средств на любой вкус (кроме разве что автомобилей): от гиростабилизированных «кузнечиков»-прыгунов и гироскутеров до байков на гусеничном ходу и паланкинов на паучьих лапках – и все они толкутся на дорогах в одном потоке с пешеходами и животными.

У окна, которое в прошлом веке могло бы сойти за выставочную витрину магазина мод, останавливаются две женщины. Та из них, что помоложе, с прической из замысловатых косичек, в черных гетрах и длинной кожаной куртке поверх армейской футболки, кивает на вычурное старинное платье.

– Не слишком ли тесно для моей попы? – с сомнением спрашивает она.

– Ma chérie, пока не попробуешь – не узнаешь! – Вторая, высокая дама в полосатом костюме бизнес-леди из прошлого века, стреляет мыслью в витрину, и манекен оживает – отращивает голову ее молодой спутницы, копируя позу и выражение лица.

– Знаешь, я упустила опыт аутентичных походов по магазинам. До сих пор не могу привыкнуть, что они снова есть… Вот что бывает, когда сильно привыкаешь к библиотеке дизайнов в публичном разделе. – Эмбер крутит бедрами, примеряясь. – Прощаешься уже с привычками накопительства. Я вообще в этих винтажных штучках не разбираюсь. Как по мне, так нам нет дела до викторианских веяний – разве не так?

– Ты лицо компании двадцать первого века перед избирателями, симулированными заново из Позолоченного века, так что да, задом покрутить не помешает. Но… – Аннет призадумывается.

– Гм-гм. – Эмбер хмурится, и манекен в витрине поворачивается, крутя бедрами, по полу шуршат подолы юбок. – Если я взаправду хочу чего-то добиться на выборах, я должна убедить проголосовать за меня не только ресимулянтов, но и современников. Уж кто-кто, а они будут зреть в корень, минуя обертку. Они повидали на своем веку не одно информационное побоище, у них иммунитет к любым семиотическим снарядам калибром меньше направленных когнитивных атак. Если костюмы привидений, которых я разошлю агитировать, будут намекать, что я люблю дергать за струнки…

– …то они все равно уловят суть твоих слов, и никакая одежда их не смутит. О них не беспокойся, ma chérie. Другое дело наивные ресимулянты – с ними-то не угадаешь. Ты впервые за несколько десятков лет имеешь дело с демократическими принципами, так что вообще пока не думай о делении на личное и публичное. Имидж – все. И вопрос-то как раз в том, каким будет твой имидж в их глазах? Люди послушают тебя только тогда, когда ты завладеешь их вниманием. А неопределившиеся избиратели, до которых тебе и надо достучаться, робки и футуршокированы. Твоя программа радикальна – не лучше ли тебе в таком случае представить успокаивающий и консервативный образ?

Эмбер корчит мину, выражая свое неодобрение всему избирательному популизму.

– Ну, надо – так надо. Но вот это вот… – она щелкает пальцами, и манекен опять поворачивается, засвечивая полукружья сосков над вырезом, – это уже слишком.

Ей не требуется интегрировать мнения нескольких частных привидений, критиков моды и мастеров псефологии [104], чтобы понять, что смешанная критовикторианская мода, этот плод фетишистских фантазий о женском теле, не принесет ей признания обитающих в постсингулярности выходцев из девятнадцатого века. Во всяком случае, как серьезному политическому кандидату этот наряд ей очков не накинет.

– Я иду на эти выборы не потому, что считаю себя Матерью Нации, а потому, что я понимаю, что у нас остался в лучшем случае один миллиард секунд, чтобы выбраться из гравитационной мышеловки, пока Дурное Семя не оголодало всерьез и не позарилось на нашу материю и процессорные циклы. Если не убедим людей поддержать нас, обречены все. Давай-ка поищем что-нибудь более практичное, более… символичное.

– Вроде твоей коронационной мантии?

Эмбер кривится.