Ад

— Нет, я про другое. Понимаешь, я сейчас подумал, что если бы ты сделал, как я просил, то теперь Леля потеряла бы любимого и осталась вдовой. Представляешь, какой кошмар? Мало Любе и Родиславу всяких переживаний, так еще и это! И вообще, Леля такая хрупкая, такая чувствительная, она бы этого не пережила. Как подумаю, что она могла бы в этой трагедии потерять мужа, так прямо озноб пробивает. А так живет себе девушка спокойно в своей Англии и горя не знает. Правда же так лучше?

— Не знаю, — усмехнулся Камень.

— Чего ты не знаешь? — изумился Ворон. — Ты считаешь, что было бы лучше, если бы она пережила такую драму?

— Зато она узнала бы, что такое настоящая любовь, — заметил Камень. — Она бы пережила прекрасные, незабываемые часы и дни, она была бы счастлива, и ей в старости было бы что вспомнить.

— Но она пережила бы и страшное горе! Как ты можешь желать ей такого?! Ты — бездушное холодное существо, в тебе нет ни капли сочувствия! — закричал Ворон.

— Не повышай на меня голос, — строго ответил Камень. — У нас с тобой широко распространенная среди людей дилемма — что лучше: не знать любви, но не знать и боли утраты, или узнать эту боль, но зато узнать и высшее счастье. Насколько я знаю, споры до сих пор ведутся. И мое сочувствие тут совершенно ни при чем.

— А ты сам как считаешь? — поинтересовался Ворон.

— Я считаю, что лучше все знать, чем не знать. Потому что знание — сила. Переживание счастья само по себе ценно, а переживание боли закаляет душу и делает ее мудрее и сильнее. Так что лучше иметь, чем не иметь.

— Тогда ты должен был согласиться с тем, что Леле и Вадиму надо познакомиться! А ты сопротивлялся!

— Я сопротивлялся по другой причине, — терпеливо объяснил Камень. — Я не имею права управлять их жизнями. Уж как сложилось — так сложилось. Наше дело — смотреть и обсуждать. Мы можем даже попереживать за них, всплакнуть, если есть над чем, порадоваться, посмеяться, но ни в коем случае не должны ничего менять. Послушай, дружок, мне скучно в тысячный раз возвращаться к этой теме, она у меня уже в зубах навязла.

— Извини, — виновато пробормотал Ворон, — но мне было важно поговорить с тобой насчет того, что лучше: любить и потерять или не терять, но и не любить. Меня этот вопрос мучает. Мне хочется для людей душевного покоя и счастья, а что-то никак не получается. Какие-то у них законы жизни такие мудреные, что я не могу к ним приспособиться. Видишь, я хотел, как лучше для Лели, а теперь выходит, что так было бы только хуже, хотя ты меня уверяешь, что было бы хорошо. Я запутался, — удрученно признался он. — Наверное, я тоже в людях ничего не понимаю.

— Ну и не страшно, — успокоил друга Камень. — Мы с тобой не люди, мы — Вечные, поэтому совершенно естественно, что мы чего-то не понимаем. Вон люди тоже мало что понимают в жизни пчел и дельфинов, столько столетий изучают — и все разобраться до конца не могут. Мы с тобой друг друга-то не всегда понимаем, хотя вроде бы одинаковые, и люди друг друга не понимают. Не комплексуй. Давай лучше дальше смотреть.

* * *

Николай Дмитриевич Головин очень болезненно реагировал на информацию о террористических актах. И не только потому, что беспокоился за свою семью. Сам факт проявлений терроризма на территории России вызывал в нем гнев и ярость.

— В наше время это было невозможно! — восклицал он. — В наше время все жили в мире и согласии и никому даже в голову не приходило пытаться решать политические проблемы, убивая ни в чем не повинных людей. Вот до чего довели ваши демократические реформы! Трупы, кровь, слезы, страдания — вот ваша цена за так называемый суверенитет и свободу. Лично мне такая свобода не нужна, если за нее приходится платить чужими жизнями.

Люба, Родислав и Тамара пытались объяснить генералу, что терроризм — проблема не только российская, она остро стоит во всем мире — такое нынче время, но он ничего не хотел слушать, ругал демократов и хватался за сердце каждый раз, когда гремел очередной взрыв, устроенный террористами.

Во время событий в театральном центре на Дубровке он не отходил от телевизора, даже спать не ложился, ловя каждую крупицу новой информации, пил лекарства, и дважды Тамаре пришлось вызывать для отца «Скорую». А когда все закончилось, Николая Дмитриевича госпитализировали с тяжелейшим сердечным приступом.

Он остро переживал и взрывы жилых домов на улице Гурьянова и Каширском шоссе, и теракты на Пушкинской площади и в метро, и гибель людей во время рок-фестиваля «Крылья» в Тушине, у гостиницы «Националь» и у «Макдоналдса» на Юго-Западе Москвы, а также на автобусной остановке на Каширском шоссе. Но август и сентябрь 2004 года дались генерал-лейтенанту Головину тяжелее всего. Не успела страна прийти в себя от катастроф двух самолетов, как взрыв у станции метро «Рижская» принес новые жертвы. И снова заговорили о террористке-смертнице, которая якобы даже оказалась родной сестрой одной из шахидок, по вине которой взорвался самолет, летевший в Волгоград.