Ad Vitam 1 (СИ)

— Понимаешь, — Грен задумался, как объяснить, — я сам не знаю, какой я. Прошлое умерло, а в настоящее я еще до конца не влился. Я был студентом, солдатом, заключенным, беглым каторжником… много кем был. И я отчаялся. Уже не верил, что мирная жизнь для меня возможна. С того момента, как у меня началась тюремная депрессия, я вообще не представлял, как буду жить, когда весь этот кошмар кончится. Потому что чувствовал, что он не кончится никогда. Я жил в аду, погружался все глубже и глубже, и понимал, что у меня никогда не будет сил что-то кардинально изменить. Банальных физических сил. Когда я решился умереть на Каллисто, я уже был смертником. У меня был пневмосклероз в сочетании с кровотечениями из бронхов — на Каллисто слишком плохой воздух, а моя работа не способствовала тому, чтобы носить респиратор. Предел прочности был пройден. Я кончился. И вот теперь — я здесь, здоров, свободен, могу хоть пойти в какой-нибудь оркестр, хоть накопить на яхту или самолет. Но я не хочу.

— Пока не хочешь, — мягко сказала Туу-Тикки и взяла Грена за руку. — Это пройдет.

— Не знаю, — вздохнул он и сжал ее пальцы. — Красивый лак. Я, если честно, восхищаюсь тобой — тем, что у тебя есть желания и ты их реализуешь.

— Это инерция, — объяснила Туу-Тикки. — Я просто добираю то, чего мне так не хватало в прошлой жизни. Да, собственно, добрала уже практически. Красивая одежда, любимое хобби, вкусная еда… Я примитивная зверюшка.

— Позволь не поверить. Я видел твою библиотеку, и твою фонотеку на ноуте тоже видел.

— На стационарном компе больше, — улыбнулась она. — Да, я меломанка.

— Я заметил. И заметил, что слушаешь ты достаточно сложные вещи. Фолк, неоклассику, неофолк, нью-эйдж. Не то, что крутится в чартах.

Туу-Тикки снова улыбнулась.

— Я могу выглядеть на двадцать, — сказала она, — но мне ведь больше. И тебе больше.

— Да, — согласился он. — Мне тридцать в сентябре. Ну то есть у меня день рождения тридцатого, но на Каллисто, когда я оттуда улетел, был август. Так что, наверное, мне уже есть тридцать.

— А у меня двадцать седьмого, и тоже сентября, — обрадовалась Туу-Тикки. — Будем праздновать вместе? У меня в документах число и месяц правильные, только год не тот.

— У меня тоже. Что ж, будем праздновать, — Грен поцеловал ей руку.

— А у меня для тебя подарок, — вдруг сказала Туу-Тикки и, потянувшись, встала с шезлонга. — Пойдем.

Вечером Грен сидел и рассматривал подарок. Это был фотоальбом — изящная, изысканная рукодельная вещица, достаточно строгая по стилю. Стиль был Грену незнаком — шестеренки, скрипичные ключи, бронзовые подвески, коричневые кружева, слои состаренной бумаги — и все это на обложке из грубого небеленого льна. Внутренние страницы тоже были украшены, и в центре каждой — место под фотографию и табличка, чтобы ее подписать.

После ужина Грен принялся раскладывать и подписывать снимки. Странное дело: снимок с Вишесом, который он когда-то разорвал, а потом кое-как склеил, был целым. И на остальных не было следов: ни времени, ни скотча. Вот мама, вот дед, вот их выпуск в колледже. Фото на Европе — там Грен был в учебке перед отправкой на Титан. Вот сам Титан. А это уже Каллисто. Альбом был большим, а снимков — не так много, как казалось Грену, всего десятка три.

На последние страницы Грен вклеил те, что Туу-Тикки сделала в первые дни. Какое же у него тогда было растерянное лицо… Совсем юное. Он перелистал альбом к снимкам, сделанным в колледже. Нет, все-таки лица разные. Не просто возвращенная юность. Взгляд не мальчишеский.

В гостиной Доминик, переполненный впечатлениями, рассказывал о плавании на яхте Кодзу и Алексу. Туу-Тикки сидела за компом — Грен видел ее в аське и в блогах. Прочитал ее последний пост про бассейн с морской водой, просмотрел комментарии. Они были подписаны друг на друга, и Грен давно заметил, что о нем Туу-Тикки не пишет ничего. Правда, он и сам ничего не писал о ней. Слишком дорогое, слишком личное, чтобы делиться с незнакомцами. Правда, он выкладывал музыку. А она…. Грен обновил страницу. Ну да. Она затеяла писать драбблы по заказам, только что выложила новые. Грен не знал фэндомов, о которых она писала, кроме «Шерлока», и не особенно разбирался в литературе, но тексты Туу-Тикки ему нравились. Он оставил комментарий в записи о драбблах — попросил написать про Нео и Морфеуса, с ключевым словом «обреченность», выключил компьютер и ушел спать.

Уснуть не получилось. Грен лег, но сон не шел. Ворох старых фотографий растревожил душу. Не помогли ни два часа в ванне с «Извлечением троих», ни чашка теплого молока, ни три подряд сигареты. Грен просто боялся уснуть. Прошлое шевелилось в глубине и норовило подняться и выплеснуться. Так что он просто сидел на подоконнике, смотрел на луну и старался ни о чем не думать.

Луна уже вскарабкалась высоко, когда в дверь тихо постучали. Грен пошел открывать, уже зная, кто наведался к нему в такое время.

— Фон идет на весь дом, — Туу-Тикки шагнула через порог и обняла его, согревая.