Ад Восточного фронта. Дневники немецкого истребителя танков. 1941–1943

И снова страшный снегопад. И совершенно внезапно мороз минус 7 градусов! Дороги окаменели. Мы могли бы начать наступать, могли бы… Если бы было горючее! А бензовозы еще вон как далеко, сидят по самые бамперы в окаменевшей на морозе грязи. Около 60 процентов транспортных средств застыли в неподвижности из-за этой замерзшей грязи. Все верно – так и выглядит победоносный марш! А ведь распутица только начинается, но уже после двух дней дождя такой кавардак. Все это как-то не вяжется со вчерашними победоносными фанфарами!

26 октября

Впервые за несколько дней у меня нет температуры. Моим госпиталем стала какая-то вонючая хата да солома на полу. На этот раз я простудился не на шутку – что и говорить, «русская простуда»! Каким брошенным я вдруг почувствовал себя в этой замызганной полутемной хатенке!

27 октября

Все то же самое: свинцово-серое небо, сильный ветер и дождь со снегом. Дороги в том же состоянии: куда ни глянь – везде грязь и ничего больше, иногда в метр глубиной. Вопрос войскового подвоза превратился в огромную проблему. Это не означает, что мы помираем с голоду, – слава богу, вокруг хватает и гусей и уток. Но вот курить нечего, нет сахара, кофе и вообще массы полезных и вкусных вещей, доставляемых из тыла. Вот поэтому унтер-офицер Рот и смастерил себе сигаретку из старой газеты и немецкого чая. На вкус переносимо, нашлись даже подражатели. Надо сказать, что здесь только не пытаются курить. Кое-кто занялся добычей сахара, другие гонят самогон из сухого хлеба. И все происходит в этих грязных, вонючих хатах. Стараемся вообще не выходить на улицу без крайней необходимости в такую собачью погоду, но приходится терпеть и вонь, и грязь, каких не всякая свинья стерпела бы.

Интересно, а как в такой хате, состоящей всего из одного жилого помещения, умещались по семь человек? Целые семьи?

В центре возвышается огромная, занимающая добрую треть хаты, печь, здесь все дома строят вокруг печей. Деревянные нары, очевидно, служат спальней для всей семьи. Под этими нарами и под печкой – нечто вроде кладовок.

Хрюкают свиньи, кудахчут куры, пищат цыплята. И тут же свалена картошка и все остальное.

На потолке крючья – на них подвешивается колыбель для младенцев. Представьте себе – с потолка свисает деревянное корытце с грудным ребенком. Какая-нибудь бабушка часами сидит и раскачивает колыбель либо ногой, либо привязанной к ноге веревкой, другой конец которой крепится к колыбели. Встает она лишь для того, чтобы усесться с остальной семьей за состоящий из вареной картошки ужин. Все, кто уже в состоянии самостоятельно держать ложку, усаживаются вокруг огромного чугунка и уплетают еду, пока не насытятся. Все это производит впечатление чего-то доисторического, того, что можно было вживую видеть лишь на заре человеческой цивилизации.

Наличие в доме бумаги свидетельствует об образованности и обеспеченности. Те, у кого она есть, украшают ею стены. И в нашей хате разорванные газеты, картинки из них, странички старых школьных учебников, какие-то квитанции, детские рисунки – единственное «украшение» стен.

Если не считать детских рисунков и газетных вырезок, все эти попытки украсить жилище ничего, кроме брезгливого ужаса, не вызывают. И не только из-за грязи, дыма, копоти и золы на полу, нет. В основном из-за мелких домашних обитателей, живущих своей жизнью за этой бумагой. Мы отодвигали лавки подальше от стен, но по ночам из-за бумаги доносились странный шелест, шорохи и царапанье. И мы знали – их время наступило.

На дверях ни замков, ни ручек. Сами двери – не больше чем сколоченные из досок плиты, висящие на петлях и просто прикрывающие дыру в стене. Кое-где по краям прибиты гвоздями уплотнения в виде свернутого в тонкий рулон тряпья.

Крохотные окошки не открываются вообще ни летом, ни зимой. Вместо выбитых стекол нередко используется то же самое тряпье или старая одежда, иногда набитые соломой мешочки.

Во время войны все наши чувства подвергались суровым испытаниям. Приходилось слышать крики, стоны, визги переживавших боль раненых, приходилось наблюдать сцены, после которых вообще хочется онеметь до конца жизни. Какой вони только не испытали наши носы: дыма, гари, смрада разложения на палящем солнце. Всего и не перечислишь. Но на всю оставшуюся жизнь в разум впечатаны тягостные картины быта русских.

Вот так и живут эти местные: с маленькими детьми, со свиньями в подпечьях, спят на расстеленных на печах овечьих шкурах, с запечатанными наглухо окнами, за похожими на баррикады дверями. Прибавьте к этому полтора десятка солдат с оружием, собравшихся поужинать вокруг тускло светящей керосиновой лампы. После этого дымят махрой, от которой вонь даже еще хуже, чем от немецкого чая. Если вам этого букета запахов мало, добавьте вонь немытых пропотевших тел! И вот в такой клетушке размещаются 25 человеческих особей.