Адам Бид

Бледные щеки жены вспыхнули от сильного чувства необыкновенной чести, когда Артур вывел ее на первое место в зале; но мистер Пойзер, в котором лишний стакан воскресил юношеское доверие к его приятной наружности и чрезвычайной ловкости в танцах, очень гордо последовал за ними, втайне лаская себя надеждою, что мисс Лидия никогда в жизни не имела кавалера, который мог бы приподнять ее с полу так ловко, как он. Для того чтоб уравновесить почести, которые следовало оказать обоим приходам, мисс Ирвайн танцевала с Лукой Бриттоном, самым многоземельным брокстонским фермером, а мистер Равен пригласил мистрис Бриттон. Мистер Ирвайн, усадив свою сестру Анну, ушел в галерею аббатства, как условился с Артуром прежде, посмотреть, как веселились поселяне. Между тем все менее значительные пары заняли свои места: Хетти вел неизбежный мистер Крег, а Мери Бердж – Адам; затем раздались звуки музыки, и славный контрданс, лучший из всех танцев, начался.

Жаль, что пол не был выстлан досками, на таком полу мерное топанье толстых башмаков было бы лучше всякого барабана. Веселое топанье, милостивое киванье головой, грациозное подавание рук – где можем мы увидеть все это теперь? Каким приятным разнообразием было бы для нас, если б мы видели иногда вместо голых шей и громадных кринолин, пытливых взоров, исследующих костюмы, и томных мужчин в лакированных сапогах, двусмысленно улыбающихся, если б мы, вместо всего этого, могли опять увидеть эту простую пляску скромно одетых матрон, на несколько минут откинувших в сторону заботы о доме и о сырне, только воспоминающих свою молодость, но не старающихся казаться молодыми, не чувствующих ревности к молодым девушкам, окружающим их, но гордящихся ими, праздничное веселье дюжих мужей, строящих милые комплименты своим женам, как, бывало, во время их сватовства, парней и девушек, немного смущенных и застенчивых с своими танцорами и танцорками и не знающих, с чего начать разговор…

Только одно обстоятельство могло мешать удовольствию, которое находил в этом танце Мартин Пойзер: он все время находился в близком соприкосновении с Лукой Бриттоном, этим неопрятным фермером. Он хотел уже придать своему взору некоторую леденящую холодность, когда подавал руку фермеру, но так как вместо оскорбительного Луки против него была мисс Ирвайн, то он боялся, что заморозит не ту особу, которую хотел. Таким образом, он предоставил своему лицу выражать веселье, неохлажденное никакими нравственными суждениями.

Как забилось сердце Хетти, когда Артур приблизился к ней! Он почти вовсе не смотрел на нее сегодня; теперь он должен был взять ее за руку. Пожмет ли он ей руку? посмотрит ли он на нее? Ей казалось, она непременно заплачет, если он не подаст никакого признака чувства. Но вот он подошел к ней… он взял ее за руку… да, он пожал ей руку. Хетти побледнела, когда посмотрела на него одно мгновение и встретила его взор, прежде чем танец успел унести его от нее. Это бледное лицо произвело на Артура действие, походившее на начало неопределенной боли, действие, которое не оставляло его, между тем как он должен был танцевать, улыбаться и шутить по-прежнему. Лицо Хетти будет непременно иметь такое выражение, когда он сообщит ей то, что должен был сообщить, а он никогда не будет в состоянии вынести это выражение, он снова будет безрассудным и снова увлечется. А в действительности выражение лица Хетти вовсе не имело того значения, которое он придавал ему: оно было только признаком происходившей в ней борьбы между желанием, чтоб он обратил внимание на нее, и опасением, что она не будет в состоянии скрыть это желание от других. Но лицо Хетти выражало более того, что она чувствовала. Есть лица, получающие от природы мысль и высокое и трогательное выражение, которые не принадлежат к простой человеческой душе, порхающей за ними, но которые говорят о радостях и печалях прошедших поколений; есть глаза, говорящие о глубокой любви, которая, без всякого сомнения, была и находится где-нибудь, только не при этих глазах, может быть, при бледных глазах, не выражающих ничего, подобно тому, как народный язык может быть напоен поэзией, совершенно непонятной устам, говорящим на нем. Это выражение лица Хетти возбудило в Артуре тягостную боязнь, которая, однако ж, заключала в себе какую-то страшную тайную радость, радость о том, что она любила его слишком сильно. Ему предстоял тяжкий труд: в эту минуту он чувствовал, что отдал бы три года своей юности, если б мог быть так счастлив, чтоб предаться без угрызений совести своей страсти к Хетти.

Эти несвязные мысли бродили в его уме, когда он шел с мистрис Пойзер, которая запыхалась от усталости и втайне думала, что ни судья, ни суд присяжных не заставят ее протанцевать еще один танец, и просил ее отдохнуть в столовой, где был приготовлен ужин, к которому гости могла подходить, когда им было угодно.