– Вот письмо судьи, которому она была представлена, а констебль, арестовавший ее, у меня в столовой. Она не хочет сознаться, как ее зовут и откуда она; но я опасаюсь, весьма опасаюсь, что это именно Хетти. Описание совершенно соответствует ей, только говорят, что она очень бледна и не здорова. В кармане у нее был небольшой красный кожаный бумажник, и в нем написаны два имени: одно, вначале, «Хетти Соррель, Геслоп», а другое, в конце: «Дина Моррис, Снофильд». Она не хочет сказать свое собственное имя, она запирается во всем и не отвечает ни на какие вопросы. Таким образом обратились ко мне как к судье, чтоб я принял меры для удостоверения ее, так как предполагают, что первое имя – ее собственное.
– Но какое имеют они доказательство против нее, если это действительно Хетти? – сказал Адам столь же неистово и с усилием, которое, казалось, потрясло все существо его. – Я не верю этому. Этого быть не могло, и никто из нас не знает этого.
– Ужасное доказательство, что она находилась в искушении совершить это преступление. Но мы имеем еще некоторую надежду, что она в действительности не совершила преступления. Постарайтесь прочесть это письмо, Адам.
Адам схватил дрожащими руками письмо и пытался твердо остановить на нем глаза. Мистер Ирвайн в это время вышел из комнаты, чтоб отдать некоторые приказания. Когда не возвратился, глаза Адама все еще смотрели на первую страницу: он был не в состоянии прочесть, он был не в состоянии связать слова и понять их значение. Наконец он бросил письмо и сжал кулак.
– Это
Образ, вызванный последними словами, дал новое направление безумным чувствам бедного Адама. Он был безмолвен и смотрел в угол комнаты, будто видел там что-то.
Потом он снова воскликнул и в его голосе слышалась грустная мольба:
– Я не
Мистер Ирвайн снова сел на свое место в безмолвии; он был слишком умен, чтоб говорить в настоящую минуту утешительные слова, притом же вид Адама, стоявшего перед ним с выражением внезапной старости, которое отражается иногда на молодом лице в минуты страшных потрясений – тяжкий вид кожи без капли крови под нею, глубокие борозды около судорожно подергивавшегося рта, морщины на лбу, – вид этого сильного, твердого человека, как бы разбитого невидимым ударом несчастья, трогал его до глубины души, и говорить было ему нелегко. Адам стоял неподвижно, бессмысленно продолжая смотреть в угол минуты с две: в это короткое мгновение он снова переживал все время своей любви.
– Она не могла совершить это, – сказал он, не отводя глаз, как бы разговаривая только с самим собою, – только страх заставляет ее скрываться… Я прощаю ей то, что она обманывала меня… я прощаю тебя, Хетти… ты также была обманута… Тяжела твоя доля, моя бедная Хетти… но меня никогда не заставят поверить этому. – Он опять замолчал на несколько минут и потом сурово и отрывисто проговорил: – Я пойду к нему… я приведу его назад… я заставлю его посмотреть на нее в ее несчастье: пусть он смотрит на нее до тех пор, пока будет не в состоянии забыть… это будет преследовать его днем и ночью… будет преследовать его всю его жизнь… теперь он не отделается ложью… я приведу его, притащу его сюда сам.
Адам направился к двери, потом машинально остановился и искал глазами шляпу, вовсе не сознавая, где находился или кто был вместе с ним здесь.
Мистер Ирвайн последовал за ним, взял его за руку и спокойным, но решительным тоном сказал:
– Нет, Адам, нет. Я уверен, что вы захотите остаться здесь и попытаться сделать что-нибудь доброе для нее, а не уйти отсюда и искать бесполезной мести. Наказание настигнет виновного непременно и без вашей помощи. Притом же он уже не в Ирландии, он должен быть на пути домой или, по крайней мере, уедет гораздо прежде, чем вы успеете прибыть туда. Я знаю, что его дед писал к нему о том, чтоб он возвратился, по крайней мере десять дней тому назад. Я хотел бы, чтоб вы отправились теперь со мною в Стонитон. Я приказал оседлать лошадь и для вас, чтоб вы могли ехать с нами, лишь только успокоитесь.
В то время как говорил мистер Ирвайн, Адам получил сознание действительности: он откинул волосы с лица и слушал.