Адам, Ева и Рязань. Записки о русском пространстве

Вдруг меня толкнули. Я обернулся. Огромный пес без звука еще раз толкнул меня плечом в плечо. Собака так себя не ведет. Но и волк тоже. Я не боюсь собак, я с ними как человек с человеком. Могу и извиниться, если что.

Но эта ведет себя как хулиган на улице, который толкает и задирается. Хулигана можно и стукнуть, но собаку – нет. Стыдно. Поэтому я в ответ просто толкнул пса в плечо и засмеялся:

– Ну ты, фулюган!

Собака отшатнулась и неожиданно вместо веселого задора и продолжения игры опустила голову. Как странно. Огромная псина стояла почти невидимая. И молчала. Мне стало сначала страшно, потом стыдно. Ведь этот пес – мой брат перед Богом. Нет у него ни денег, ни страховки, ни доктора, ни инструментов, а еду при пустых лапах найти надо. Это ведь в самом деле трудно. Все звери всю жизнь живут в стрессе от голода и страха. Голод и страх травмируют их. Вся жизнь – мука. Почему же не поделиться?

Дал ему половину еды. Пес опустил голову и стал водить мордой около сыра и колбасы. Он тыкался мимо, рядом, в мерзлую землю, в спутанную колючую траву. Он не мог найти еду, которая лежала у него перед носом. Он слепой!

Я отдал всю еду. Лег на землю, пригреб собаку, и мы обнялись. Оба согрелись. Оба молчали. Я понял, что пес пришел умирать, и, как мог, приголубил его пред концом. Он так и не издал ни одного звука. На его морде не дрогнула ни одна черта.

Я смотрел на звезды. Псина лежала головой у меня на груди с прикрытыми глазами и редко дышала. Мне некуда было ее брать, но я хотел бы довести ее хотя бы до деревни. Только она не пошла. Так стоя и растворилась в темноте, пока я выходил на тропу.

Стожар[1] смотрелся в черную живую сталь реки. Светящееся синее стекло ночного неба дышало колючим холодом. Вздыхала река. Я вошел в лес со светлого берега в темноту, и макушки сосен сомкнули надо мной свои черные крылья. Гулко зашумел лес, встревоженный ветром. Стало абсолютно темно. И что-то странное бродило в душе.

Собака разделила со мной жизнь. А я разделил с ней смерть. У нас со зверями одна земля, и вместе мы не так одиноки…

Дура бабонька

У нас есть в лесопарке кафе, хозяйка там – мягкая, приветливая и по-русски сильная Мария Ивановна. Все решает по-доброму. Решила сделать пристройку и спрашивает меня как архитектора то да се. Поговорили, стали пить чай и беседовать про радость. Я ей говорю:

– Милость украшает жизнь чисто цветы. Помог человеку – и душа несколько дней именинница.

– Знаешь, отец Константин, а я уже год хожу и радуюсь. Однажды стою на остановке, и подходит ко мне мужчина, очень приличный, подходит и рассказывает, что лежал в госпитале, поиздержался. А теперь ему надо ехать в Сибирь, и не хватает на билет тысячи рублей. И все в сторону смотрит. Но вежливый такой. Я подумала и дала ему эту тысячу.

– Не догадалась, что на бутылку?

– Нет, не догадалась. Он благодарит, а я думаю: как же он без постели-то поедет? Дала денег на постель. И он пошел. А я тут сообразила – а чай-то как? Погналась за ним и даю денег на чай с питанием. А он до этого-то все время улыбался и в глаза не смотрел. А тут вдруг как упадет на колени: «Господи! Бабонька, откуда ж ты такая ДУРА!!! На таких, как ты, дурах, земля держится»… И землю поцеловал. И мне вот уже год смешно, что я дура, а на сердце хорошо.

И я ее благословил.

О доброй драме

Настоящее искусство – это искусство драмы. То, что снимает Голливуд, – это не драма, это продажа снов-монпансье. Драму делали греки. Драматургична вся их философия и вера. И мы, русские, приняли драму как наследие греков. Драма – наш национальный образ жизни. У нас нет философии. Но у нас есть нечто большее – драма поступка как идеал. Смерть ради любви и веры – наш максимум. Смерть ради красоты и правды желанна, и любезна, и красна.

Драма – вершина пирамиды. Актуализация любви, свободы и веры.

Слушал песни Визбора и думал о том, что он тоскует, страдает и мечтает о жизни-драме. Раб Божий Юрий Визбор тоскует о настоящей жизни и еще больше о настоящей смерти. Мы все об этом тоскуем. Мы, русские, поцелованы Древней Грецией. Нам нужна смерть красна. Я понимаю, не всем. Кому-то мила смерть в памперсе. Но главное русло нашей культуры духа – смерть ради чего-то высокого, что выше тебя.

* * *

Я родился и вырос на Кавказе. Как-то в пионерском лагере чеченец Иса – наш пионервожатый – пришел к нам в палату и тихо среди ночи стал с упоением рассказывать о том, как должен настоящий мужчина хранить честь и как прекрасна смерть ради чести. Я все это понял через 30 лет.

Древние народы знали, что такое смерть, а мы забыли и смысл смерти, и смысл античной драмы, подводящий не к физической смерти, а к смерти в себе несовершенного прежнего человека.