К дому подкатила машина Ситаржа, но он ее не заметил. Смотрел на сад, не сводя взгляда с переливчатого радужного отблеска, игравшего на чистом холодеющем небосводе. Что-то занимало его мысли.
— Знаешь, Адам, — спустя некоторое время проговорил он. — Я ее вижу.
— Что видишь?
— Эту твою обетованную землю. Плантации, простирающиеся в долине отсюда и до самой Лабы. Весь твой необъятный сад. Но сколько хлопот! Сколько труда! Ты отдаешь себе в этом отчет?
— Да ведь не только труд, но и радость.
Он поднялся. В глазах мелькнул живой огонек.
— Слушай, — спросил он. — А у тебя дома нет копии разработок?
— Есть.
— Захвачу-ка я ее с собой. Увлекло меня это дело. Очень. Хочется с головой влезть не откладывая.
Мы остались одни. Стояли на дороге, пока машина не выехала из ворот потемневшего сада.
— Ну, что ты на это скажешь? — спросил я Еву, с трудом превозмогая волнение.
Она кивнула, но как-то безучастно.
— Так что же? Или тебе что-то не глянулось?
— Нет, я рада, — отозвалась Ева. — Но лучше подождем. Жизнь научила меня верить только тому, что уже видишь собственными глазами. Да ты и сам так говоришь.
Я поглядел на нее с удивлением. И это Ева?
Только теперь я вспомнил, что все время, пока Ева угощала и развлекала Ситаржа, она чувствовала себя словно не в своей тарелке. Говорила мало, чаще молчала. Это она-то, обыкновенно не упускавшая возможности как-нибудь оживить обстановку, сдобрить острым словцом. Пламень, обычно полыхавший в ней, был чем-то притушен. Не так ярко блестели глаза. Еще в полдень, во время обеда, она светилась радостью жизни. Наш проект! Когда мы начинали его разработку, она горела воодушевлением, не давала себе ни отдыху, ни сроку, лишь бы поскорей довести до конца. А теперь вдруг это как бы ее вовсе и не касалось.
— Что произошло? — настаивал я. — В каких облаках ты витаешь, дружок?
— Да здесь, рядом.
— Нет, уж мне ли тебя не знать, тебя куда-то унесло.
— Все работа да работа, — вздохнула она. — Уж эта твоя работа!
— Моя?!
— Ни секунды мне не можешь уделить.
— Тебе? — рассмеялся я. — Да разве о тебе забудешь? А если бы я вдруг и забыл, ты бы тут же напомнила. Разве не так?
— В этом я теперь вовсе не уверена, — Она вздернула губку. — Нынче ты с самого раннего утра не обращаешь на меня внимания.
— Да что с тобой, Ева?
— Ты даже не заметил, а на мне — нарядное платье, — продолжала она. — Сам говорил, что оно тебе нравится.
По правде сказать, я только теперь увидел, что на Еве выходное платье цвета брюссельской капусты, с глубоким узким вырезом и воротничком. Оно очень ей шло. И Ева это знала.
— Очень тебе идет.
— Только тебе это просто-напросто безразлично. Все остальное — важно, а что со мною — безразлично, — мирно, без раздражения заявила она. Голос ее звучал на редкость спокойно, но не равнодушно. Напротив, в нем ощущалось подспудное напряжение. Он был как тихая поверхность глубокой реки. И выражение лица у нее было такое же.
— Что случилось, Ева? Давай-ка выкладывай!
— Откуда вдруг такое участие?
Тут я увидел, что она едва сдерживается, стараясь совладать со своим лицом; покусывая губы, отводит взгляд в сторону. А в глазах уже вспыхивают лукавые огоньки.
— Ну так что ты хочешь сказать?
— У тебя ведь сегодня удачный день, Адам, правда? Так пусть он будет удачным до конца. — Она помолчала. — У меня для тебя сюрприз.
— Для меня?
— И для тебя, и для меня, — понизив голос, промолвила она. В голосе ее звучала радость, рождавшаяся где-то в глубине души. Рассеянная улыбка все еще блуждала на губах, словно Ева о ней забыла.
— Видишь ли… Ты везучий, Адам… Все тебе удается… Все… Ты снова скоро станешь отцом, Адам.
У меня захолонуло сердце.
— Это наверное? — произнес я срывающимся голосом.
— Врач сегодня подтвердил. Подарю тебе сына. Я знаю, это будет сын. — Ева широко улыбнулась. И вся словно засветилась.
— Ты даже не представляешь, что это для меня значит! — воскликнул я. — Не представляешь, как я счастлив!
— Представляю.
Она была чудо как хороша. Возбужденная и в то же время притихшая.
— Нет, представляю, представляю, — повторила она. Мы стояли молча, рука в руке, словно срослись друг с дружкой. Стояли, любовались цветущим садом и вслушивались, как деревьев касается дыхание весенней ночи. И не обронили ни слова. Слова были не нужны.
6
Двойной урожай