Адамантовый Ирмос, или Хроники онгона

Что было сделано для того, чтобы окружающие люди радовались жизни настоящей радостью романтиков? Ни-че-го! Да и все эти встречи на Якиманке. Мечтатели! Маниловы! А смысл этих собраний? Вечером произносить взволнованные речи о грядущей «синей» эпохе, расцвете Разума и Любви для того, чтобы утром окунаться в «красную» быдловатую толпу с серыми непроспавшимися лицами и лгать, лгать, лгать. Лгать и объявлять себя хорошим, послушным, не подверженным диссидентству верноподданным. Что заставляет людей становиться такими? Страх? Желание денег? Но со времён Иуды ни один человек притязать на мошну с тридцатью серебряниками не осмелился бы. Хотя кто знает…

Лгать себе, что же хуже, что смог бы сделать и ещё смогу, только воли дайте, только срок – я ведь тоже хочу!

Ложь. Она присутствует везде и всюду, даже в их кружке. Взять хотя бы Ирину Глинскую и Олега, решивших пожениться, а на венчании дать обет целомудрия. Ложь! Олег уже сейчас ходит к другой женщине тайком. Ложь вязкая, склизкая, скользкая, – как о ней говорят ещё – сладкая, навроде сгущённого молока, но она проникает всюду, заполняет собой все щели, все и трещинки этого мира.

Можно ли избавится от лжи!? Вряд ли. Человек даже себе всё время старается лгать: Я – такой красивый! моя жена – мне не изменяет! И вообще – завтра я всех победю неотвратной победою!

Наступает завтра, человек находит у себя в спальне чей-то использованный презерватив, ему опять звонят кредиторы, он подходит к зеркалу и видит отражение всей этой кошмарной никому не нужной жизни.

Он опять соглашается влачить своё более чем жалкое существование ради того, чтобы получить в обмен на банку какой-нибудь сгущёнки кусок красивой жизни. Спокойной! Без лубянских пыток и допросов, без сибирских лагерей и морозов. Не слишком ли это большая цена?

Москва снова накинулась на Женю тёмным кошмаром переулков и зыбучей тёмной пустотой, проглатывающей город с утробным сладострастным чмоком. Будто улицы жили своей нечеловеческой жизнью, охотясь за одинокими прохожими. Почему Женя отправился бродить по родному, но неприютному в этот час городу?

Но вот же он, Уланский переулок, где дрались с ребятами из соседних дворов смертным боем: уланы-де! И церковь – вот она… только не церковь уже. Купола нет, ворота распахнуты, во дворе какие-то бочки, пахнет мазутом… Неужели действительно? Неужели вправду говорили о взрыве главного храма на Москве? Неужели большевики решатся на такую вакханалию? Что же будет? По сути, наступает начало бесконечного конца!

Вдруг Женя обнаружил, что невыбираемая за размышлениями дорога привела его к лубянской крепости – фундаменту красного владычества. Огромный, унылый странноприимный дом, который сам себе отнюдь не казался унылым и никудышным. Напротив, здесь разместился весёлый табор весёлых ребят, для которых человечек вроде пуха июньского. А для каменных стен, кровь-то – она потежельше всякого спуда: к вечности есть приговорённость.

Женя стоял на противоположной стороне улицы и смотрел на это каменное чудовище с чувством брезгливости и безысходности. Вдруг он приметил, что калитка тяжёлых бронированных ворот, выходящих в переулок, то ли по небрежению охраны, то ли ещё по каким недосмотрам оказалась приоткрытой, будто приглашая войти во двор саркофага непрошенным гостем.

Сумрачное, сермяжное, истоптанное революционной поступью небо наваливалось, душило, не давало времени подумать, очухаться. Какая-то сила, похожая на обжигающую страсть, когда женщина касается губами самых сокровенных мест, повлекла его туда, в непроглядную темень двора. Калитка, без сомнения такая же бронированная и чудовищная, открылась на удивление легко, даже без скрипа. Ни привратника, ни часового.

Узкий коридор меж двух падающих в небо монолитов, в котором даже служебный «воронок» проезжал, цепляя стены железными обшарпанными боками, гостеприимно приглашал зайти и обогреться. Тем более что внутри двора мелькали какие-то сполохи. Женя поёжился. Интересно, что бы сказал уважаемый Данте, заглянув на часок в Лубянский подвал? Все его адовы откровения – лишь бледная тень существующей здесь панорамы. Недаром после «исторического материализма» истязательные и истязующие функции стали именоваться железными: от железного Феликса до железного занавеса.

Впереди снова полыхнул свет. Женя заспешил туда, как на свидание с любимой, как на праздник Мира и Счастья, который должен был вечно присутствовать в Храме Солнца Мира. Как будто в Лубянском дворе его ожидал оракул, готовый предсказать искомое будущее.

Стены неожиданно раздались, посреди захламленного железными контейнерами, старой сломанной мебелью, огрызками автомобильных моторов и другой хозяйственной всякой-всячиной стояла горстка людей, среди которых Женя знал многих: Леонид Фёдорович Глинский, его сестра Ирина, Олег, Серпуховский, Бутягин…

Посреди двора горел весёлый пионерский костёр и пламя его, отрываясь блудными клочками, уносилось туда, к звёздам, к Туманности Андромеды, к невоздвигнутому Храму Солнца Мира.