Адамантовый Ирмос, или Хроники онгона

– Впрочем, извини за грубость. Я даже тыкаю тебе. Быть может, это не следовало бы, поскольку я иду против тебя. Ещё, пожалуй, пригруппируют тебя ко мне: группа, мол, – и тоже привлекут за взрыв: на этот раз за взрыв мирового банка идеалов, т. е. тоже за экспроприацию. А ведь это было бы замечательно! – два анархиста, ты и я, сгруппированы по двухтысячелетнему признаку – за экспроприацию идей: крест и бомба вместе. Вот бы такой факт, – да в кино. И представить нас мировому зрителю на этой же самой койке: Ты да я – перед рассветом… Так и назвать сценарий: «Двое перед рассветом», или ещё лучше: «Рассвет – расстрел».

Исус встал и прошёлся по камере, к чему-то прислушиваясь. Потом осторожно коснулся концами пальцев противоположной стенки камеры, как будто нащупывая что-то рукой, и снова прислушивался.

– Ты что? – спросил тревожно смертник. – Обиделся? Уйти хочешь? Я не хотел тебя обидеть моим «Ты». Это с моей стороны не пренебрежение. С революцией все друг друга тыкают, т. е. тыкаются. Да, да, все на всех и на всё тыкают. Ведь это у нас черта народная, русская. Так ближе к правде, к природе. Ведь звери на «ты» друг с другом. Вот ты, как известно, космополит. Скажи, разве лай собачий бывает на «вы»? Даже заграницей, где все на «вы», – и то там собачьего лая на «вы» не бывает. Впрочем, ведь и ты привык к «ты»: это я с детства помню, что ты всем говорил «ты». Почему же ты обиделся? Вежливость не для распинаемых и распинающих. И после распятия, когда воскресают, тоже не «выкают», а «тыкают». Зачем же тебе уходить? Знаешь, мы здесь с тобой ненадолго и менять обращение уже не стоит. Я даже как-то сжился здесь с тобой немного…

В каком же времени уважаемый автор поселил свой «Сгоревший роман»? Никита не знал и никак не мог сообразить. Да и не ворочались у него сейчас мозги на эту тему. Но, если «кепки-ферты» – явно тридцатые, то анархист-смертник должен жить до исторического материализма и, поскольку он бедный неуч, то не мог знать, что у Фёдора Сологуба есть прекрасный термин – «недотыкомка». Хотя и Никита о братьях Ульяновых-Бланках, возможно, приврал, но кто его знает, люди разное бают. Только где же Подсолнух Яша? Что-то слишком надолго он оставил свою нетленку.

Совершенно случайно взглянув в окно, Никита обнаружил в узком зарешеченном пространстве все четыре благосклонно кивающие морды. Скорее всего, речь анархиста для Подсолнуха-автора являла верх мудрости и понимания жизни. Никите даже захотелось перефразировать Ангела и спросить у голов Подсолнуха-Яши: в чём там промеж вас мудрость, любезный? Голосовкер будто почувствовал взгляд и презрительно чихнул.

Надо же, какие мы чувствительные!

Но ведь он совершенно искренне считает, что принёс себя в жертву народу, стране, человечеству. А если так, то его книга должна стать ежедневником любого и каждого в России, как, скажем, цитаты председателя Мао в Китае. Что с того? «Считание» автора не может быть истиной. Вот опять тот же сакральный вопрос: что есть истина, особенно, для человека, считающего себя гением? Истина – она была, она есть, она будет есть!

А Подсолнух, будь у него руки, устроил бы своим героям бурные и продолжительные аплодисменты плавно переходящие в овацию. Голос у арестанта внезапно осел, стал больше походить на надрывный шёпот:

– Что, идут?