Адгезийская комедия

− Так обращайтесь в архив по месту жительства, то есть погребения, − барон снова подмигнул мне. По-моему он именно для меня устраивал микс со сменой наглого голоса и успокаивающего – он меня сбивал, путал, пытался морально загнать в тупик такими приёмами, впрочем – может, просто шутил, всё-таки я его, без сомнения, потомок.

Сухонький продолжил:

− Потомки всегда найдут друг друга.

− Но я не могу обратиться в архив. Он так далеко.

− Я советую вам обратиться в юридическую контору, они сами свяжутся с архивом. – И барон снова подмигнул мне. − Но платите поэтапно, чтобы не обманули.

− Я боюсь, столько повсюду обманщиков. Хотела бы попросить вас…

− И не просите. Мы проконтролируем. Вас не обманут. А если обманут, то вернут. Мы заставим. Вас будет ждать много удивлений и много открытий, о которых вы и не предполагаете. Ваша жизнь сейчас, считайте, только начинается. Считайте, что вытянули счастливый билет. А всё из-за желания восстановить связь с роднёй.

− Да-да. Вижу сны, − пустилась в разглагольствования женщина…

− Сны – прекрасное средство от депрессий, впрочем, у кого какой Оле-Лукойе. Бывают Оле нелюдимые, они пытаются затянуть вас в ночные кошмары…

− А я думала – это вы устраиваете кошмары.

− Ну что вы! Мы устраиваем концерты, да и то от случая к случаю. Вот сегодня генеральная репетиция. Так что не отходите далеко и надолго.

− Вы меня извините, наверное, вы подумаете, что я неблагодарная и жадная, но хотелось бы…, знаете, билеты… Я понимаете ли…

− Знаем, знаем. Вы мечтаете побывать на такого плана концерте, а средств не хватает. Да и жизнь, как вы считаете, близится к закату…

− Именно, извините за настырность и навязчивость. Всю жизнь терпела, не напоминала о себе. А хочется пожить полно, хотя бы три часа на концерте.

− Это вы извините, − сухонький посмотрел на принца, тот промакивал глаза изящным кружевным платком. А до этого принц всё крутил и крутил ручки старинного приёмника. – Мы должны были сами вам предложить билеты. Но все мысли о репетиции. С вами договорятся о встрече, билеты передадут. А всем остальным советую настоятельно: оставайтесь с нами. Ведь сегодня необычный день. Настоящие принц и принцесса, Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда, Пигмалион и Галатея, Хиггинс и Дулиттл, (нашего, понятно, времени) заглянули к нам в поэтическую студию и прочтут стихи собственного сочинения. Ну и я, ваш любимый ведущий Джекилл Хайд стану судьёй ночного поединка, или модератором баттла – как выразятся наши молодые любимые адгезийцы, перешедшие к нам в расцвете сил и продолжающие цвести в нашем загробном мире.

Всё-таки загробный! – отметила я про себя, надеюсь, я ещё жива…

− Все мы живы покуда верим в чудо, друзья и недруги, единомышленники и глупые спорщики, вежливые риторы и наглые проходимцы, так и норовящие прицепиться к слабому месту и сожрать, сожрать, сожрать с потрохами, − лицо сухонького оставалось абсолютно непроницаемым, но интонации переливались сотнями, тысячами оттенков. Он вошёл в раж. Он блистал и наслаждался – голос, не сухонький. На столе появилось ещё два микрофона, моё кресло двинулось. Я испугалась, сжалась, замерла. Что он несёт? Какой вечер поэзии? Какая генеральная репетиция? Какие стихи собственного сочинения? Что они несут?! Я не хочу! Не хочу и не могу!.. Я не хочу сидеть с говорящей мумией за столом, пусть это и мой предок, пра-пра-прадед, я боюсь! Я хочу жить, а не здесь в нигде тусить!!!

− Вот и отглаголила. С почином! – принц сидел рядом с сухоньким. Передо мной же возникла школьная парта, но такая старая, с крышкой, с чернильницей-непроливайкой – как в фильме про девочку-первоклассницу, я обожала его в детстве, мы с мамой смотрели его раз десять, там девочка постоянно конфликтует с пацаном, как мы с Сеней сейчас… Фильм олдовский, но он про активных девочек, таких как я, а не увальней, как Полей.

− Не отвлекайся, звезда наша. Поэзия – материя тонкая…

− Не надо поэзию. Ненавижу!

− Что именно? Стихосложение или поэзию? – сухонький вещал в микрофон. Передо мной тоже стоял микрофон. Я поняла, что я в эфире как звезда. Вот почему они меня дразнили музой…

− Какая разница. Стихи – это для дураков. Любовь-морковь.

− Ну не скажи. Поэзия легче запоминается.

Я молчала. Тут он прав – стихи учатся, но нас в школе заставили учить про розы не стихи. Тоже заучился легко.

− Наверное, ты, о, муза, считаешь, что стихосложение не имеет отношение к прекрасному? – спросил в микрофон принц.

Я не поняла, о чём он, но ответила:

− Раз я – муза, то конечно прекрасна.

− Однако всё искусство искусственно, − глубокомысленно изрёк сухонький барон обволакивающим голосом.

Я пыталась сидеть с умным видом, но с каждой репликой мне становилось это делать всё сложнее – я уставала физически от нагромождения терминов и непонятных понятий. Вроде как слова русские, а ничего не понятно.

Принц возразил:

− Соглашусь. Если поэзия и прекрасна, и рождена как Венера из пучины страсти и настроения…

− Настроя, замечу – настроя!

− Да. И так тоже может быть. Но в сухом остатке стихосложение – это своего рода музыка, неслучившаяся музыка.