Адгезийская комедия

− Так и я не жаба. – ласково улыбался принц, и глаза у него так и окутывали меня, так и очаровывали… Кажется. Что локоны его стали ещё гуще и шелковистее, а жабо ещё кружевнее… Задания такие – жабы. Понятно ж, что жабы – это не жабы.

− Можно спросить у слушателей.

− Вот! – Обрадовалась я. – Спросите!

Уж слушатели-то, решила я, поймут, что мой стих живее, интереснее, необычнее. Он настоящий сказочный, а не какой-то там про помойки.

− Реализм. Мы всегда за реализм, − убаюкивал сухонький. – Говорите! – обратился он к микрофону.

− Да уж – жаба-сторож помойки – жесткач конечно же, − узнала я хриповатый голос Инны Иннокентьевны. – Это про убийцу-Зинку, что ли?

− Именно, Инна Иннокентьевна, именно.

− Ей только помойки и сторожить. Неприятная была женщина, горячей ей сковороды до температуры плавления.

− Уже там, Инна Иннокентьевна, именно там.

− Ну и прекрасно, что есть возмездие, или, как сказала Мальвина, прекрасен наш союз, товарищи хулиганы! И я за принцессу, а не за Зину!

− А вас не смущает, что Мальва – воровка – воровала печенье в лагере, что она драчунья – руки может распустить, что она унижает и оскорбляет людей, так ещё тряпки разные использует как тряпки, а они – одежда, одежда обижается.

− Мальвочка! – заохала Инна Иннокентьевна. – Неужели это ты? Нет! Я не верю!

− Не верьте, дорогая наша. У нас полная свобода – хочешь – на переплавку, а хочешь – на помойку и по лесу с щупальцами к собачьей конуре…

− Вы гады, − процедила я принцу и сухонькому, натуральные гады. Вы подлые! – я пнула ногой школьный стул – он перевернулся и пропал. И тут же книги на полках взорвались рукоплесканиями, а махина с антеннами и шкалами децибелов замахала непонятно откуда выросшими корявыми древесными лапами.

− Вот и запоздалые аплодисменты, переходящие в овации, − окутывал голосом сухонький. – Все слушатели за тебя, принцесса. Все списали слова и учат стих наизусть!

− Да идите вы! – от обиды, не помня себя, я стала отдирать оборки необыкновенной юбки, юбки-мечты…

− Мечтая мечется мечеть, и я иду на вас смотреть! − пропел принц.

− Давай-давай, повторяй мои мысли и дальше, читтер.

− Ну принцесса, принцессочка. Это же лишь первый тур. Разминку ты выиграла. – Они интонировали так же, как мы с Улыбиной, когда упрашивали Гневковскую ещё рассказать, и ещё. И после каждого рассказа добивали претензиями и хохмами.

Принц подбежал ко мне, нежно взял за руку:

− Но баттл ещё не окончен. Ещё один тур, Мальва. Кто выиграет, тот идёт домой.

− Значит ты пойдёшь к себе в преисподнюю, да? – Слёзы просто душили меня. От обиды, от подстав. Как они достали с толстыми намёками, с подлыми, подлейшими ситуациями, в которых я всегда участвовала за что-то или по глупости, близорукости, не дальновидности… Ну ладно – пусть и по подлости тоже иногда, но именно, что иногда − просто гниды последние.

− И гниды будут, не волнуйся, Мальва! Ну что: согласна для слушателей провести ещё один блестящий раунд или сет?

Что-то бросило меня в кресло – я как всегда у них тут, в подземельях курочки рябы, должна была терпеть до последнего, как на своей двухсотке-бат.

Я раскачивалась на кресле и молчала.

− В общем-то, − объявил сухонький. – Предлагаю не раунд, а легкотню. Для поэтической заминки, так сказать, строчки самых известных поэтов вы должны разгадать.

− Ну вы сами глаголите с рифмой. А мне замечание делаете! – не сдержалась я. – Всё-то вы меня поучаете!

− То ли ещё будет Мальва. Это мы так – шутим.

Гад!, взбесилась я, говорит это точь-в-точь, как мы с Улыбиной.

− Давайте, валяйте, что хотите. Я всё равно никаких поэтов не знаю.

− И Пушкина?

− И Пушкина, − огрызнулась я. – И его бобровый воротник. – Бобровый воротник я запомнила, мы с мамой обожали мех.

− Ну вот – Пушкина знаешь, и, я уверен, многих и многих – слушатели могут звонить и помогать тебе.

Начались бесконечные цитаты, отвечал то принц, то слушатели за меня. Я засыпала, слышала это сквозь дрёму… Долго, нудно, и столько разговоров об этой чёртовой поэзии. Оказалось − все любители, спорщики, обсуждали каких-то поэтов со странными фамилиями, восемнадцатый век, девятнадцатый, серебряный, медный, оттепель – и так три часа. Один даже африканский цикл написал, в Африку смотался – во даёт!

− Ну и наконец, − не унимался сухонький, − последняя цитата:

«Льет дождь. Я вижу сон: я взят

Обратно в ад, где всё в комплоте,

И женщин в детстве мучат тети,

А в браке дети теребят.

Льет дождь. Мне снится: из ребят

Я взят в науку к исполину,

И сплю под шум, месящий глину,

Как только в раннем детстве спят»2.

Я проснулась от гробовой тишины и украдкой, как бы мимоходом, глянула на принца и сухонького.

− Ну же, дорогие адгезийцы! Ваши варианты!

Снова молчание – никто не звонил.