Адгезийская комедия

− Пастернак. Вторая баллада, − откликнулся со вздохом, извиняющимся голосом принц. Он превратился просто в нереального красавца, жабо сверкало, а в волосах поблёскивала корона…

− Да говорите, − сказал принц в микрофон.

Кто-то жутко скрипучим голосом сказал:

− Принц выиграл. А принцессе, значит, повезёт в любви.

− Прошу не опережать спикера! Мы даём нашей принцессе последний шанс. Стихотворение полностью. Вполне можно догадаться. Никто не звонит и принцы помалкивают. Решается девушкина судьба, думаю, ей совсем неохота попадать в наш уютный адгезийский домик.

Замочить решили, не иначе – я ж не отвечу… Но всё-таки я собралась. Сконцентрировалась как на старте. Пушкина знаю, Лермонтова знаю, Замая знаю и ещё кого-то, кто гимн написал, но забыла фамилию. Между тем сухонький с чувством продекламировал:

− «Я видел сон: мы в древнем склепе

Схоронены; а жизнь идет

Вверху – всё громче, всё нелепей;

И день последний настает.

Чуть брежжит утро Воскресенья.

Труба далекая слышна.

Над нами – красные каменья

И мавзолей из чугуна.

И он идет из дымной дали;

И ангелы с мечами – с ним;

Такой, как в книгах мы читали,

Скучая и не веря им.

Под аркою того же свода

Лежит спокойная жена;

Но ей не дорога свобода:

Не хочет воскресать она…

И слышу, мать мне рядом шепчет:

«Мой сын, ты в жизни был силен:

Нажми рукою свод покрепче,

И камень будет отвален». —

«Нет, мать. Я задохнулся в гробе,

И больше нет бывалых сил.

Молитесь и просите обе,

Чтоб ангел камень отвалил»3

− Лермонтов! – крикнула я, потому что поняла: точно не Пушкин и не Замай, а больше всё равно никого не знаю, но на что знаю, память у меня хорошая.

Со стороны стеллажей, раздалось странное хихиканье и перешёптывания – щупальца с полок показывали мне, мол всё путём, всё отл. Я даже решила, что угадала – я часто в тестах по обществу угадывала.

− А сейчас в ад, дорогие адгезийцы, как и договаривались, в ад и только в ад… Преисподняя нам может только сниться! Вперёд друзья! Вперёд, Мальвина! Нас ждут великие дела!

Сухонький встал из-за стола и растворился, а принц торжественно воздел ко мне руки:

− Мальва! Как же ты подвела бабушку. Она же позвонила, она надеялась…

− Но тот, кто звонил сказал, что я проиграла и что мне повезёт в любви. Он издевался?

− Плохо, Мальва, что ты судишь по себе и всех подозреваешь в издевательствах.

− Я просто знаю людей. Большинство гады, они хотят вас уничтожить, просто строят из себя милых, а в душе они всем подохнуть желают, − злилась я от расстройства. Бабушку ещё приплели, гниды.

− Мы тоже знаем людей. Верь людям, будь наивной и станет меньше проблем – вот увидишь.

− Я так понимаю, стихи я не отгадала… − снова подступили слёзы, я вытянула ноги и смотрела на белые кроссовки, они мне нравились всё больше. Мягкие, удобные и что это за фирма?

− Белые тапочки это, − раздалось со стороны громоздкого ящика- радиостанции.

− Задолбали ваши приколы, уроды, − сказала я вслух, а не про себя – так я утомилась.

Принц захохотал гомерическим хохотом:

− Мальвина! Ты расшаталась, а тебе ремонт доделывать.

− Доделаешь тут с вами, всё время отвлекаете.

− Да не убьём тебя, не убьём. Не волнуйся. И запомни, Мальва, заруби себе на носу – Блок – это не Лермонтов. Любимый адгезийский поэт и не только адгезийский.

− Стихи и правда хорошие, но…

− Что «но»?

− Страшные…

− Это, Мальва, символизм, − сказал принц и улыбнулся ослепительно – все мы немного символисты, верно?

− Знать бы, что это.

− Ну это значит, что грот – не грот, а гроб – не гроб. Просто символы. Символы вечности, ну и прочего мрака и мракобесия. Как музыка многолики. Вот наш гимн:

«Миры летят. Года летят. Пустая

Вселенная глядит в нас мраком глаз.

А ты, душа, усталая, глухая,

О счастии твердишь, – который раз?

Что счастие? Вечерние прохлады

В темнеющем саду, в лесной глуши?

Иль мрачные, порочные услады

Вина, страстей, погибели души?

Что счастие? Короткий миг и тесный,

Забвенье, сон и отдых от забот…

Очнешься – вновь безумный, неизвестный

И за сердце хватающий полет…

Вздохнул, глядишь – опасность миновала…