Адъютант императрицы

На этих общедоступных собраниях императрица свободно и непринужденно расхаживала среди по большей части незнакомой ей публики, с благосклонной снисходительностью обращалась к некоторым из них, спрашивала их имена, интересовалась их делами, и даже Потемкин, который был постоянно вблизи нее в ожидании приказаний, при подобных обходах должен был следовать в порядочном отдалении, чтобы никоим образом не мешать свободному доступу гостей, толпа которых то приливала, то снова убывала. Лицо государыни сияло беспечным весельем, ее разговор был оживленнее, чем когда бы то ни было; к тому же она умела с одинаковыми мастерством и уверенностью сказать какому-нибудь ремесленнику грубое и крепкое словцо по–русски и соперничать с Дидро в остроумных афоризмах и тонкой игре французских слов.

В то время не было ни телеграфа, ни прессы и никто не осмеливался распространять неблагоприятные вести по, императорской почте, поэтому население Петербурга и не подозревало ничего об опасном положении Румянцева на турецких границах, равно как о возраставшей опасности, которой угрожал из яицких степей пугачевский бунт; а солидные коммерсанты, получавшие через своих агентов случайные вести из южных областей, естественно, говорить остерегались.

Несмотря на это внешне веселое спокойствие, императрица испытывала боязливое беспокойство и томилась под гнетом забот; ей необходима была вся ее чрезвычайная сила воли, чтобы удержать улыбку на губах и гордую уверенность во взоре, так как в действительности положение было Довольно опасно, и никто так ясно, как она сама, не сознавал той опасности, которая угрожала ее непоколебимому могуществу и влиянию при всех европейских дворах. Если бы Румянцев был разбит или ему пришлось отступить перед превосходящими силами турок, если бы он не одержал решительной победы и не добился заранее намеченных условий мира, то рассеялся бы ореол непобедимости русского оружия — и Екатерина Алексеевна была бы вынуждена отказаться от Польши. Это грозило бы уничтожением всех смелых планов относительно присоединения польских провинций и учреждения продолжительного протектората над Речью Посполитой. Угроза этому уже существовала: достаточно было ухода войск, которые Салтыков повел к турецким границам — и враги России вздохнули бы и напрягли все свои силы, чтобы избавиться от давления. А раз русская политика сделала бы такой решительный шаг назад, то с ее влиянием в Европе уже было бы покончено; не было сомнения, что король прусский предусмотрительно отступит, что Австрия, едва скрывавшая свою вражду и зависть, присоединится к Франции и что Англия потребует в качестве вознаграждения за свой союз значительных привилегий в русской торговле.