Адъютант Пилсудского

Наташа шепнула Курбатову, вбежав в отведенную им светелку, что приехал к отцу в гости барон фон Дервиз,

— Как же он так, не скрываясь? — удивился Курбатов.

— Чего же ему скрываться? — ответила Наташа, — Он же теперь в красных ходит. В Рязани в учительском институте математику читает. По распоряжению самого Ленина...

Гость засиделся, да и некуда ему было спешить, приехал с ночевкой, приглашал Вохрина покинуть Кирицы и перебраться в город. В институте не хватало учителей и знающих математиков. Специально сманить его в город приехал.

Перед бароном Вохрин не нашел нужным утаивать своих гостей. Представили Курбатова, Ставцева не успели объявить.

— Николай Николаевич! — воскликнул барон.— Откуда, какими судьбами? Да в такой удаленной от политических пересечений глуши? Я думал, по крайней мере вы полком командуете у Деникина или адмирала... А вы наш? Отрадно видеть!

Встретились, словом, как старые знакомые. Вохрин оказался избавленным от каких-либо объяснений.

За столом уже Ставцев зацепился за последнюю фразу Дервиза.

— Изволили вы сказать, барон, — начал Ставцев, — что вам отрадно меня здесь видеть...

Дервиз сейчас же перебил Ставцева:

— Простите, Николай Николаевич! Ваше обращение несколько устарело... Я больше не барон, я магистр математики, профессор Рязанского учительского института.

Ставцев поморщился, прикрыл лицо платком, чтобы чихнуть. Продолжал:

— Вы выразились в том духе, что я ваш... Я скорее ничей! Но коли вы так выразились, должен ли я понять, что вы в одном стане с большевиками?

— Николай Николаевич! Я всегда был с реальными людьми. Я строил железные дороги, конные заводы, фарфоровые и стеклянные фабрики.

— Где эти дороги, где ваши замки, где ваши заводы?

— Железные дороги, — спокойно отвечал Дервиз, — революция объявила народной собственностью. Я просил Председателя Совета Народных Комиссаров Ульянова-Ленина прислать комиссию и принять у меня по описи заводы, фабрики и замки.

— Жест, конечно, широкий, — язвительно откликнулся Ставцев. — Но я полагаю, что вы поторопились... У вас это и без просьбы все отобрали бы товарищи большевики, все отобрали бы!

— Я просил также у Ленина разрешения перевести все мои банковские вклады в Швейцарии и во Франции на счет большевистского правительства... Я рассказываю это вам не в доказательство своего благородства и широты, как вы изволили выразиться, а для констатации факта и объяснения, почему я обрадовался, что вы с нами. Вы не с нами? Это дело совести, Николай Николаевич!

— Куда уж мне! Есть и молодые, у кого здоровье покрепче. На большее, чем отсидеться в Саратове, где мои жена и дочь, я не рассчитываю. А там видно будет!

Дервиз укоризненно вздохнул.

— Прошлого своего боитесь? Не стоит! Я имел основания для большего беспокойства за прошлое. Капиталист, один из самых богатых людей России... Никто меня еще не попрекнул моим прошлым.

— Я будущего боюсь! — пояснил Ставцев. — Я участник ледового похода Корнилова... Подполковники шли в рядовых. Большевиков засекали шомполами и вешали на придорожных деревьях. Под Екатеринославом взяли в плен поручика Серебряной роты Семеновского полка. У большевиков он командовал ротой. Я видел, как его казнили... Согнули две березки, привязали его за ноги к макушкам. Березки выпрямились, но не разорвали... Нарочно подобрали слабее. Под ним развели костер и варили походную похлебку. Он дышал дымом, но молчал, а когда подбросили валежника в костер й волосы у него занялись огнем, он дико закричал! Так и горел, медленно, как спичка...

Курбатов зажмурился. Вот на что, наверное, намекал Артемьев, когда говорил, что о шомполах доставит свои доказательства. Об этаком и в такой откровенности он слышал впервые. Оберегали его в Петрограде от таких разговорчиков.

Вохрин в ярости ударил кулаком по столу.

— Ожесточение — это еще не убежденность!

Дервиз горько усмехнулся.

— Картинка страшная, Николай Николаевич! Сочувствую вам, что довелось все это видеть своими глазами... Ну, а русского мужика куда вы это в своем страхе дели? А?

Ставцев не сдавался.

— Вы же не будете отрицать, что очень много шансов у тех, кто сейчас рвется к Москве с юга, с севера, с востока, кто подошел к ближним подступам к Петрограду... Мы можем с вами тут до бесконечности разговаривать о мужицком возмущении, но там орудия, там снаряды, там воинский порядок. Это не времена Степана Разина, велика разница в вооружении восставших и тех, кто идет на подавление восстания. Вот поэтому я и страшусь будущего, оно сжимает, как железной колодкой, горло Москвы...

— И не сожмет! — добавил Дервиз. — Разожмется, как в дурном кошмаре. Вы никак не хотите понять, Николай Николаевич, что идут все эти полки и с севера, и с юга, и с запада без знамени. Это только агония мести и досады... Монархия в России рухнула, божественность царской власти развеялась, монарх невозвратим. На кого же думают опереться в становлении власти, в военных действиях все эти генералы? Есть, на мой взгляд, только две силы, которые могут править Россией. Дворянство во главе с царем и народ — пролетариат, как выражаются марксисты... Третьего не дано!