Адольф

Мы поселились в Кадене, небольшом городке Богемии. Я твердил себе, что, взяв на себя ответственность а судьбу Элленоры, я обязан оберегать ее от страданий. Я сумел пересилить себя; я затаил в себе даже самые незначительные признаки недовольства, направил свою волю на то, чтобы казаться веселым и ничем не выдавать свою глубокую печаль. Эти старания оказали на меня неожиданное действие. Все в нас так зыбко, что в конце концов мы проникаемся чувствами, которые сперва только изображали. Я забыл часть тех горестей, которые скрывал. Непрерывно шутя, я этим рассеивал свою собственную тоску, и уверения в нежности, которые я расточал Элленоре, порождали в моем сердце сладостное умиление, похожее на любовь.

Порою меня навязчиво обступали воспоминания. В одиночестве я томился приступами смутной тревоги. Я строил множество нелепых планов, чтобы поскорее вырваться из той жизни, где мне было не место. Но я отгонял все это от себя, словно тяжкое сновидение. Элленора казалась счастливой, — разве я мог разбить ее счастье? Так мы прожили около пяти месяцев.

Однажды я заметил, что Элленора взволнована и старается скрыть от меня мысли, которыми поглощена. После долгих просьб она, взяв с меня слово, что я не буду спорить против принятого ею решения, призналась мне, что получила письмо от графа П.: он выиграл процесс; с глубокой признательностью он вспоминал услуги, ею оказанные, и связь, длившуюся десять лет. Он предлагал ей половину своего состояния, не с тем, чтобы соединиться с ней — это было уже невозможно, — но под условием, что она покинет неблагодарного, вероломного человека, который разлучил их обоих. «Я ответила ему, — сказала она мне, — и ты, конечно, догадался, что я отвергаю его предложение». Особой прозорливости тут не требовалось. Новая жертва, принесенная мне Элленорой, растрогала меня, но и привела в отчаяние. Однако я ничего не смел возразить ей; все мои попытки в этом смысле неизменно оставались безуспешными. Я удалился, чтобы обдумать дальнейшее свое поведение. Мне было ясно, что узы, соединяющие нас, необходимо разорвать. Для меня они были тягостны, для нее — становились губительными. Я был единственным препятствием к тому, чтобы она вновь обрела подобающее ей места в обществе и то уважение, которое рано или поздно еле; дует там за богатством; я был единственной преградой между нею и ее детьми, — я не имел более оправданий в моих собственных глазах. Уступить ей в данном случае означало бы уже не великодушие, а преступную слабость. Ведь я обещал отцу стать свободным, как только! Элленора сможет обойтись без меня. Наконец, для меня давно уже настало время избрать себе поприще, начать деятельную жизнь, приобрести некоторые права на уважение людей, найти надлежащее применение своим способностям. Немного погодя я снова пришел к Элленоре, уверив себя, что я незыблемо решил заставить ее принять предложение графа П. и, если потребуется, скажу ей, что уже не люблю ее. «Мой друг, — так я начал, — можно некоторое время бороться со своей судьбой, но в конце концов ей всегда покоряешься. Законы общества сильнее желаний человеческих; самые властные чувства разбиваются о роковую мощь обстоятельств! Тщетное упрямство — следовать велениям своего сердца: рано или поздно приходится внять голосу рассудка. Я не могу дольше удерживать тебя в положении, недостойном обоих нас; не могу мириться с этим ни для тебя, ни для самого себя».