Адольф

Я не смел, однако, дать Элленоре повод заподозрить меня в желании отказаться от наших планов. Из моих писем она заключила, что мне было бы трудно оставить отца; она написала мне, что ввиду этого начинает готовиться к отъезду. Я долгое время не возражал против ее решения, не сообщал ей ничего определенного по этому поводу. Я поспешно отвечал, что всегда буду рад видеть, затем добавлял — сделать ее счастливой: жалкие недомолвки, запутанные речи, туманность которых заставляла меня страдать, но написать яснее мне было страшно! Наконец я решился говорить с ней откровенно; я сказал себе, что обязан это сделать; стараясь победить свою слабость, я обратился к своей совести; мыслью о покое Элленоры я закалял себя для зрелища ее скорби. Я крупными шагами ходил по комнате, вслух произнося все то, что намерен был написать ей. Но едва я набросал несколько строк, как мое настроение изменилось; я стал судить о своих словах уже не по тому смыслу, который я хотел им придать, но по тому действию, которое они неминуемо должны были произвести, и, повинуясь некоей сверхъестественной силе, которая, как бы вопреки мне самому, водила моей рукой, я ограничился тем, что посоветовал ей на несколько месяцев отложить свой приезд. Я не высказал того, что думал. В моем письме не было и следа искренности. Приведенные мною доводы не были убедительны, потому что суть была не в них.

Ответ Элленоры был гневен; она возмущалась моим нежеланием увидеться с ней. Чего она просила? Возможности безвестно жить подле меня. Чем могло угрожать мне ее присутствие в сокрытом от всех прибежище, посреди большого города, где никто ее не знал? Ради меня она принесла в жертву все — состояние, детей, доброе имя; единственным возмещением, на которое она притязала за все эти жертвы, было ждать меня, подобно смиренной рабыне, проводить со мной несколько минут в сутки, наслаждаться теми мгновениями, которые я мог бы ей уделить. Она покорно согласилась на двухмесячную разлуку не потому, чтобы эта разлука представлялась ей необходимой, а потому, что я, видимо, желал этого; и теперь, когда она, мучительно отсчитывая день за днем, дождалась срока, который я сам назначил, — я предлагаю ей снова претерпеть эту длительную пытку! Она могла ошибиться, могла отдать свою жизнь человеку жестокому и черствому; я волен распоряжаться своими поступками, но не волен заставить ее страдать — ее, покинутую тем, ради кого она всем пожертвовала.

Вскоре после того как я получил письмо, Элленора приехала; она известила меня о своем приезде. Я отправился к ней с твердым намерением выказать живейшую радость; мне не терпелось успокоить ее сердце и, пусть хоть ненадолго, дать ей счастье и покой. Но она была глубоко оскорблена; она смотрела на меня с недоверием, — она вскоре распознала мою принужденность своими упреками она уязвляла мою гордость; она оскорбительно отзывалась о моих нравственных устоях; она изобразила меня столь жалким в моей слабости, что; я стал возмущаться ею еще сильнее, чем самим собою! Нас обуяла безумная ярость; всякие условности были отброшены, всякая бережность — забыта. Казалось, фурии натравляли нас друг на друга. Мы взаимно попрекали себя всем тем, что измыслила против нас самая лютая ненависть, и два несчастных существа, которые одни во всем мире познали друг друга, одни лишь могли друг друга понять, оценить и утешить, — казались лютыми врагами, с остервенением обоюдно себя терзавшими.

Мы расстались после сцены, длившейся три часа; в первый раз в жизни расстались, не объяснившись, не помирившись. Едва я ушел от Элленоры, как мой гнев сменился глубокой скорбью. Ошеломленный всем, что произошло, я как бы впал в оцепенение. Я изумленно повторял себе мои собственные слова, я не понимал своих действий; я вопрошал себя, что именно могло привести меня в такое неистовство.

Было уже очень поздно, я не посмел вернуться к Элленоре. Я дал себе слово пойти к ней пораньше на другой день и отправился домой, к отцу. У него собралось много гостей; в большом обществе мне нетрудно было уединиться и скрыть свое смятение. Когда мы остались одни, отец сказал: «Мне с достоверностью сообщили, что бывшая любовница графа П. здесь, в городе. Я всегда предоставлял тебе большую свободу и никогда ничего не хотел знать о твоих похождениях; но в твоем возрасте не подобает открыто иметь любовницу, и предупреждаю тебя — я принял меры к тому, чтобы ей пришлось уехать отсюда». Затем он вышел.

Я последовал за ним в его спальню; он знаком приказал мне уйти. «Отец, — сказал я ему, — бог свидетель, что я желаю ей счастья, и, если б она могла обрести его ценою нашей разлуки, я согласился бы никогда больше не видеться с ней. Но обдумайте то, что вы намерены предпринять. Замыслив разлучить меня с нею, вы можете ненароком привязать меня к ней навсегда».