Адольф

Я был потрясен ее ответом. Воображаемое чувство, раздраженное препятствиями, полностью завладело мною. Любовь, которую я час тому назад так искусно изображал, вдруг, казалось мне, охватила меня с подлинным неистовством. Я поспешил к Элленоре. Мне сказали, что ее нет дома. Я написал ей; я умолял ее согласиться на последнюю встречу; в исступленных выражениях говорил ей о моем отчаянии, о тех гибельных замыслах, которые мне внушало ее жестокое решение. Почти весь день я тщетно дожидался ответа. Я пытался облегчить свое неописуемое страдание, повторяя себе, что завтра преодолею все препятствия, проникну к Элленоре и переговорю с нею. Вечером мне принесли от нее записку в несколько слов; они были ласковы. Я уловил в них оттенок сожаления и грусти; но она упорствовала в своем решении и заявляла, что оно непоколебимо. Я снова явился к ней на другой день. Оказалось, что она уехала в какое-то поместье, названия которого ее слуги не знали. Они даже не могли пересылать ей письма.

Я долго стоял у дверей, совершенно не представляя себе, как я мог бы разыскать Элленору. Я сам был удивлен тем, что так страдаю. Память воскрешала передо мной те минуты, когда я говорил себе, что домогаюсь только успеха, что все это не более как попытка, от которой я с легкостью откажусь. Я ничего не понимал в жестокой, неуемной боли, терзавшей мое сердце. Так прошло несколько дней. Мне одинаково претили развлечения и занятия. Я непрестанно блуждал вокруг дома Элленоры; я ходил по всему городу, словно надеясь встретить ее на повороте любой улицы. Как-то утром, во время одной из этих бесцельных прогулок, служивших лишь к тому, что мое волнение сменялось усталостью, я увидел карету графа П., возвращавшегося из своей поездки. Он узнал меня и вышел из кареты. После нескольких ничего не значащих фраз я, тщательно скрывая свое волнение, заговорил с ним о внезапном отъезде Элленоры.

«Да, — сказал он, — у одной из ее приятельниц, живущей в нескольких милях отсюда, произошла какая-то крупная неприятность. Элленора решила, что своими утешениями будет полезна ей, и уехала, не посоветовавшись со мной. Она такова, что чувства в ней преобладают над всем, и ее душа, всегда деятельная, в самопожертвовании находит подобие отдыха. Но ее присутствие здесь мне слишком необходимо; я напишу ей и не сомневаюсь, что она возвратится через несколько дней».

Это уверение успокоило меня; я почувствовал, что моя боль стихает. Впервые со времени отъезда Элленоры мне стало легче. Она приехала не так скоро, как надеялся граф П. Но я все же вернулся к обычному образу жизни, и тоска, угнетавшая меня, начала рассеиваться, как вдруг, около месяца спустя, граф П. дал мне знать, что Элленора прибудет нынче вечером. Чрезвычайно заботясь о том, чтобы утвердить за ней в обществе то место, которого она была достойна по своим нравственным качествам, но, казалось, не могла занимать по своему положению, он пригласил к ужину нескольких дам из числа своих родственниц и близких знакомых, согласившихся бывать у Элленоры.

Воспоминания снова явились мне, сначала смутно, затем более отчетливо. К тому же во мне заговорило самолюбие. Я был смущен, унижен тем, что встретил женщину, которая обошлась со мной, как с ребенком. Мне мерещилось, будто, увидев меня, она улыбнется при мысли, что кратковременная разлука охладила пылкую юную голову, и в этой улыбке я распознал презрение ко мне. Постепенно мои чувства ожили вновь. В это утро я встал, не думая больше об Элленоре. Спустя час после того, как я получил известие о ее возвращении, ее образ витал предо мной, властвовал над моей душой, и меня лихорадило от страха, что я не увижу ее.

Весь этот день я пробыл дома — можно сказать, скрывался там: я трепетал при мысли, что какой-нибудь пустяк помешает нашей встрече. Однако ничто не могло быть естественнее и вероятнее; но я так страстно желал этой встречи, что она казалась мне неосуществимой. Меня снедало нетерпение, я поминутно смотрел на часы; мне пришлось открыть окно — я задыхался; кровь обжигала меня, струясь в моих жилах.

Наконец бой часов возвестил мне, что пора отправиться к графу. Мое нетерпение внезапно сменилось робостью; я одевался медленно, я уже не торопился ехать. Меня так страшила мысль, что мои надежды будут обмануты, я так живо ощущал ту боль, которую мог вскоре испытать, что охотно согласился бы на любое промедление.