Адская игра. Секретная история Карибского кризиса 1958-1964

В ходе выступления Хрущева некоторые его соратники светились энтузиазмом. „Колоссальная работа была проведена“, — сказал Косыгин. „Это надо широко распространить во всех странах и там, где особенно есть настроения близкие китайцам“, — торжествовал Пономарев человек, ответственный в ЦК за международные дела^{73}.

В основном все, о чем говорил Хрущев, было хвастовством. Но в конце мая он получил хорошие новости от братьев Кеннеди, которые укрепили уверенность Хрущева, в том, что Джон Кеннеди не нарушит обещания. Роберт Кеннеди сообщил советскому представителю в Нью-Йорке, что кубинская ракетная сделка остается в силе. Понимая, что дебаты в прессе пробудили подозрения в СССР по поводу политики администрации Кеннеди в отношении Кубы, Генеральный прокурор заверил сотрудника советской разведки, что несмотря на давление на брата, последний „не планирует вторжения на Кубу“. Роберт Кеннеди объяснил это двумя причинами:

а) достигнутым соглашением. как части урегулирования кубинского ракетного кризиса;

б) президент Кеннеди считает, что разведка США переоценила вероятность оппозиции режиму Кастро и недооценила прочность существующего кубинского руководства^{74}.

Вскоре Джон Кеннеди представил Хрущеву еще более веское доказательство того, что политика мирного сосуществования с США выгодна Советскому Союзу. После завершения кубинского кризиса уважение к Кеннеди в мире значительно повысилось, и впервые за годы президентства он почувствовал, что может открыто высказаться по проблеме советско-американских отношений. В июне 1963 года он поручил Теодору Соренсену представить свое видение будущего отношений сверхдержав. Оно легло в основу речи, которую Кеннеди собирался произнести весной в Американском университете.

Макджордж Банди сказал близким друзьям президента, что, по мнению Кеннеди, „настало время для обнародования программы мира“^{75}. Прошло полгода с того времени, когда Хрущев поднял вопрос о возможности заключения всеобъемлющего соглашения по запрещению испытаний ядерного оружия в контексте урегулирования кубинского кризиса. И вновь камнем преткновения оказалось количество инспекций. Кеннеди противопоставил предложению Хрущева о двух-трех инспекциях в год свою позицию: в год восемь-десять инспекций. Это было меньше, чем то число, которое он предлагал перед венским саммитом 1961 года^{76}. Недели складывались в месяцы, и, казалось, благоприятный момент мог быть упущен, так как возрастало сопротивление конгресса по вопросу запрещения испытаний, а из Москвы практически не поступали обнадеживающие сведения. В начале мая, когда Хрущев принимал Кастро, Кремль направил Кеннеди „разочаровавшее“ его послание. Прочтя письмо, Кеннеди сказал: „Я теряю надежду, я теряю надежду“^{77}.

Программа мира могла бы снять препятствия, сдерживающие Хрущева. Кубинский ядерный кризис привел оба государства на грань войны, и Кеннеди считал, что появилась возможность вернуться к полным надежд месяцам 1961 года, когда двусторонние соглашения, например, по запрещению испытаний, которые привели бы к ослаблению напряженности, были возможны.

„Зачастую поток времени и событий приносит удивительные изменения в отношения между народами“, — говорил Кеннеди выпускникам Американского университета 1963 года. Впервые после краха большого альянса 1945 года американский президент описывал жертвы советского народа и превозносил его героические усилия во Второй мировой войне. „Порочность режима или социальной системы вовсе не означает, что народ лишен великих достоинств“. Он обратился к американцам с призывом не бояться протянуть руку Москве. Стремление к миру, „разумная цель здравомыслящих людей“, не означает одностороннего разоружения. „Мы можем стремиться, — сказал он, — к ослаблению напряженности, не ослабляя бдительности“. Кеннеди призвал американцев подумать о тех преимуществах, которые принесет разрядка. „Если мы теперь не сможем покончить со всеми нашими разногласиями, — пояснил он, — то по крайней мере сможем сделать мир безопасным, несмотря на сохраняющиеся различия“. В январе 1961 года он жаловался представителям Объединенного комитета начальников штабов в неофициальной обстановке, что по мнению американского народа, президент должен быть более воинственным. Теперь он сказал стране: „Мы должны пересмотреть нашу собственную позицию — как каждого человека, так и государства в целом, — так как наша линия так же важна, как и их“.

В центре речи была проблема его неофициальной дипломатии, которую он осуществлял в отношении Москвы более двух лет. Считая ее первой ступенькой к миру, Кеннеди заявил, что возобновит переговоры „по быстрейшему заключению всеобъемлющего соглашения о запрещении ядерных испытаний“. Вновь апеллируя к здравому смыслу американцев, он признал, что ни один договор не гарантирует полной безопасности. Данное соглашение предполагает большую безопасность и меньший риск, чем непрекращающаяся, неконтролируемая, непредсказуемая гонка вооружений»^{78}.