Адвокат революции

Вопреки ожиданиям и прогнозам широкой общественности, семнадцатого октября того же года на повторном процессе дворянин Владимир Жданов, состоявший до ареста присяжным поверенным при Московской судебной палате, был приговорен к лишению всех прав состояния и к каторжным работам на четыре года.

Срок для российского каторжанина минимальный, но все-таки — срок настоящего заключения, поэтому Щеголев, самый близкий приятель Владимира Анатольевича со времен ссылки в Вологду, смог добиться с ним встречи еще до того, как осужденного «подняли» на этап.

— Здравствуй, Владимир!

— Здравствуй, Павел…

Мужчины трижды, по православному обычаю, расцеловались — и старший надзиратель, который привел Жданова в специальную камеру, предназначенную для подобного рода свиданий, даже не попытался им в этом препятствовать.

— Спасибо, любезный, — поблагодарил его Щеголев.

Вместо ответа сотрудник тюремного ведомства молча кивнул, запер дверь и остался стоять перед ней, не выпуская из поля зрения арестанта и посетителя. Надзиратель был очень рослым, громоздким, физически сильным мужчиной в мундире, с медалями за усердие и с полицейским свистком на шнурке. Не вызывало сомнений, что в случае крайней необходимости он вполне мог бы справиться с любым из обитателей тюрьмы даже при помощи одной только связки тяжелых ключей, постоянно звеневших при всяком его шевелении.

— Прекрасно выглядишь, Павел, — не слишком ловко начал разговор Владимир Анатольевич.

Впрочем, его приятель действительно смотрелся в высшей степени солидно — демисезонное пальто от модного московского портного, трость с серебряным набалдашником, лакированные штиблеты, слегка забрызганные грязью с улицы.

— Да и ты молодцом! Право слово, я даже и не ожидал, — заторопился ответить Щеголев. — Я-то уж, грешным делом, подумал, что тебя…

Владимир Анатольевич усмехнулся, заметив, что слова свои Щеголев произносит тем неестественно бодрым тоном, каким принято разговаривать со смертельно больными людьми или с близкими родственниками покойного:

— Подумал, наверное, что обрили уже мне половину головы по каторжанскому обычаю? Нет, брат Павел, пока еще не обрили. И кандалы мне пока тоже не полагаются. — Арестант посмотрел на свои запястья, свободные от оков, и зачем-то добавил: — Потом их наденут, всему свое время…

На самом деле содержание в кандалах ему вряд ли грозило. Приговором суда это не было предусмотрено, и отправлять бывшего присяжного поверенного в особую «кандальную» тюрьму никто не собирался.

Вообще же, по сообщениям очевидцев, кандалы могли быть как ручными, так и ножными. Однако в любом случае время пребывания в них, составлявшее обычно треть всего срока осуждения и нередко превышавшее пять лет, превращалось в тяжелое испытание для физического и психического здоровья. Ножные кандалы весили примерно полпуда, ручные же были устроены таким образом, что закованный человек не мог развести руки больше чем на тридцать сантиметров. Понятно, что в кандалах даже самые простейшие бытовые отправления усложнялись невероятно… В бане кандалы тоже не снимались — рукава и штанины продергивались в зазоры между телом и железом, а чтобы металл не терся по телу и не рвал одежду, под кованые манжеты вставлялись специальные кожаные прокладки.

Длительное ношение кандалов приводило, как правило, к истончению костей на запястьях и лодыжках и к атрофии мышц. Кроме того вырабатывалась специфическая походка, которая делала узнаваемым бывшего кандальника через много лет после снятия оков, так что опытные полицейские легко распознавали таких граждан в толпе. Цепи на кандалах непременно состояли из крупных звеньев, чтобы заключенный не мог повеситься на ней. Чтобы цепь не волочилась по полу, ее обычно подвязывали к поясному ремню, но если заключенный имел наклонности к самоубийству, ремешки для подвязывания ему не выдавались, и цепь приходилось носить в руках.

— Господь с тобой, Владимир! К чему такие мысли, право слово? Я вчера виделся с твоими адвокатами, они намерены еще до пятницы подать какое-то прошение…

— Оставь! Пустое это все, — отмахнулся Жданов. — Дай-ка ты лучше мне папиросу…

— Ты же не куришь?

— Да придется тут, видимо, начинать.

Поняв, что собеседник не шутит, Павел Щеголев полез в карман за портсигаром, оглянувшись на охранника:

— Вы позволите, любезный?

Однако старший надзиратель отрицательно помотал головой:

— Не положено.

— Черт знает что творится в нашем государстве!

— Ну и ладно, — успокоил приятеля Жданов. — Не очень-то и хотелось.

— Можно ли хотя бы передать моему товарищу папиросы? Заключенным же в камерах, насколько я знаю, курить дозволяется? — не отставал, однако, посетитель.

Некоторое время старый служака находился в томительных размышлениях. С одной стороны, передавать что-либо арестантам во время свидания запрещалось. Но, с другой стороны, и само уже по себе это свидание было нарушением установленного порядка. А высокие чины тюремного ведомства его тем не менее разрешили…