Адвокат революции

К этому моменту войска настолько утратили боеспособность, что контратака трех немецких рот опрокинула и обратила в бегство сразу две русские стрелковые дивизии — 126-ю и 2-ю финляндскую. Прославленная русская пехота бежала, заполняя толпами солдат все дороги и, по словам очевидцев, производя величайшие зверства: расстреливая попадавшихся на пути офицеров, разоряя и убивая местных жителей, насилуя женщин.

И на Северном фронте только две дивизии из шести оказались пригодны для наступательной операции. 36-я дивизия, взявшая было две линии неприятельских окопов и шедшая уже на третью, повернула назад под влиянием окриков сзади. Солдат 182-й пехотной дивизии пришлось загонять на плацдармы силою оружия — и как только противник начал вести артиллерийский огонь, пехотинцы открыли беспорядочную стрельбу по своим. Изо всей 120-й дивизии в атаку пошел только один батальон, а Нейшлотский полк не только не захотел сам наступать, но и препятствовал другим частям боевой линии, перехватывая походные кухни и расстреливая офицеров. Бегство с фронта приняло почти поголовный характер — об этом свидетельствовал хотя бы тот факт, что всего один «ударный батальон», присланный в тыл 11-й армии в качестве заградительного отряда, возле местечка Волочиск только за ночь задержал двенадцать тысяч дезертиров!

Вместе с тем, настроения в армии никак нельзя было считать однородными: кавалерия воевала успешнее пехоты, а наиболее надежными были казаки и артиллерия. Последнее, в общем, не удивляло: стрелки находились на некотором удалении от переднего края и не так рисковали своей жизнью при наступлении. К тому же в русской артиллерии служили самые образованные и квалифицированные офицеры, которые пользовались уважением у солдат. Более того, для противодействия развалу армии уже с апреля семнадцатого года стихийным образом начало разворачиваться патриотическое движение по созданию батальонов георгиевских кавалеров и так называемых революционных, ударных отрядов, или частей смерти. В июне командование ввело для них даже специальный знак отличия в виде «адамовой головы». И, как оказалось, недаром. Например, «Ревельский ударный батальон смерти», сформированный из моряков-добровольцев, получив задачу прорвать две линии окопов, прорвал четыре и, желая закрепить успех, попросил поддержки. Но вместо этого был обстрелян своими же! Потери оказались огромны — из трехсот моряков, входивших в состав батальона, избежали ранений всего пятнадцать человек. Три офицера, не желая отступать, застрелились. Командир батальона штабс-капитан Егоров скончался от полученных им тринадцати ран…

— Итак, давайте продолжим. — Владимир Анатольевич поднялся из-за стола, отодвинул прозрачную штору и достал папиросу: — «…Начавшееся шестого июля немецкое наступление разрастается в неизмеримое бедствие, угрожающее, может быть, гибелью революционной России. В настроении частей, двинутых недавно вперед героическими усилиями меньшинства, определился резкий и гибельный перелом. Наступательный прорыв быстро исчерпал себя. Большинство частей находится в состоянии все возрастающего разложения. О власти и повиновении нет уже и речи, уговоры и убеждения потеряли силу — на них отвечают угрозами, а иногда и расстрелом…» Вы успеваете, Верочка?

— Да-да, не беспокойтесь, — кивнула стенографистка.

Одета она была в очень строгое, по военному времени, светло-серое платье с высоким воротом и, несмотря на полнейшее отсутствие внешнего сходства, чем-то напоминала Владимиру Анатольевичу ту давнюю барышню из кондитерской, которая почти двенадцать лет назад дала ему, начинающему адвокату, пощечину за участие в деле о Кишиневском погроме.

— «…Некоторые части самовольно покидают позиции, даже не дожидаясь подхода противника. На протяжении сотни верст в тыл тянутся вереницы беглецов с ружьями и без них — здоровых, бодрых, чувствующих себя совершенно безнаказанными. Положение на германском фронте требует самых серьезных мер…» — продолжил диктовать Владимир Анатольевич.

Открытое настежь окно его номера выходило на пересечение Губернаторской улицы и Соборной площади, а сама шестиэтажная гостиница «Европа» считалась в Минске самой шикарной и современной. Располагавшийся при ней первоклассный ресторан не прекращал работу даже в военное время, а посетителей по вечерам развлекали румынский и венский дамские оркестры. К тому же в каждом из ста тридцати номеров имелись телефон, умывальник, электричество, водяное отопление, ванная.

«…Сегодня Главнокомандующий с согласия комиссаров и комитетов отдал приказ о стрельбе по бегущим изменникам. Пусть вся страна узнает правду, содрогнется и найдет в себе решимость обрушиться на тех, кто малодушием губит и предает Россию и революцию…»