Адвокат революции

— Да, швейцарские. Старой работы. Они достались мне давным-давно в наследство и были дороги как память об отце.

— А представьте себе, Владимир Анатольевич, что поймаем мы вашего вора-карманника. И отправим его за решетку. Но какой-нибудь дорогой адвокат-крючкотвор вроде вас возьмется интересы этого самого вора защищать со всей, так сказать, добросовестностью и талантом… и запутает суд, и добьется того, что преступника оправдают! Вам-то как, не обидно ли будет? Скажите, пожалуйста?

Жданов мог бы не отвечать, но, помедлив какое-то время, все же сказал:

— Да, конечно, обидно. По-человечески.

— Но при этом, вы завтра же, если представится случай, дадите согласие защищать на суде абсолютно такого же вора?

— Это мой профессиональный долг.

— Долг по отношению к убийцам, к вооруженным бандитам, к налетчикам?

— По отношению к обществу.

Хозяин кабинета пару раз энергично помахал перед собственным носом ладонью, чтобы разогнать густой табачный дым:

— Нет, простите великодушно, но я все-таки не понимаю! Не понимаю, как может порядочный человек защищать интересы того, о ком сам-то он с достоверностью знает, когда и кого тот ограбил, убил, изнасиловал?

— Видите ли, гражданин начальник, — бывший присяжный поверенный Жданов снял очки и устало потер переносицу, — что бы я вам сейчас ни сказал, вы меня все равно не поймете. Вы меня даже скорее всего не услышите. Только, может быть, спустя годы или даже десятилетия, если мы повстречаемся при иных обстоятельствах… — Владимир Анатольевич повертел в руке пропуск: — Вы не возражаете, если я пойду? А то жена еще, наверное, не знает ничего. Волнуется…

Эпилог Малаховка, 1929 год

Уже теперь все устанавливается по будничному ранжиру. Пошатнувшаяся было жизнь возвращается в положенный для цивилизации порядок: чиновник скребет пером, водопроводчик свинчивает и развинчивает, жена дипломата чистит ногти… Организм обтягивается новой кожей, ибо без кожи жить и нечистоплотно, и жутко, и просто холодно.

Леонид Леонов. Вор

Лето в этом году наступало на Подмосковье решительно, быстро и беспощадно — почти так, как врывались когда-то в деревни и города лихие эскадроны Красной конницы.

Прошлой ночью гремела гроза, но к утру все утихло. Поднимающееся над горизонтом солнце пока еще грело, а не припекало, поэтому после завтрака хозяин дачи, член губернской коллегии защитников Жданов, и его гость, известный историк и литератор Павел Щеголев, решили пойти прогуляться.

— Видишь ли, мы ведь с Надеждой, по существу, люди городские и не представляли себя никогда сельскими жителями. — Владимир Анатольевич покачал головой, прикрывая калитку. — А теперь потянуло к земле, на природу! Вот, достроили домик, деревья садовые завели. Проживаем теперь здесь всей семьей. Как ты думаешь, это не буржуазное перерождение?

— Это возраст, мой друг.

— Ох, даже и не напоминай, сделай милость! Через пару недель Владимиру Анатольевичу Жданову предстояло отметить шестидесятилетие, и бренное тело периодически не давало забыть своему хозяину о столь почтенной годовщине — в основном, разнообразного рода хроническими недугами. Однако острый ум и профессиональная память по-прежнему не изменяли ему, а дух оставался молод и энергичен, что, безусловно, в очередной раз подтверждало диалектический тезис о вечном противоречии между формой и содержанием.

— Куда пойдем?

— Да куда угодно. — Владимир Анатольевич огляделся по сторонам, определяя направление для начала утренней прогулки.

— Широкий выбор, — не удержался от улыбки Щеголев.

— Напрасно иронизируешь, между прочим! Здесь у нас очень даже есть на что полюбоваться.

Пригородный дачный поселок Малаховка располагался всего в нескольких километрах от Москвы, по направлению к юго-востоку. Причем среди столичных обывателей Малаховка заслужила репутацию довольно хулиганского предместья — в основном благодаря тому, что в ней долгое время располагалась еврейская трудовая школа-колония «III Интернационал» для беспризорников. Из других же достопримечательностей здесь обычно показывали приезжим деревянную Петропавловскую церковь, здание бывшей гимназии и Летний театр, в котором некогда выступал сам Шаляпин.

В поселке имелся также свой пруд с купальнями, однако приятели все же направились в сторону железнодорожной станции, где был рынок и где в кооперативном буфете все еще подавали приличное свежее пиво с вареными раками.

— Ну, и чем же теперь, говоришь, занимается Луначарский? — продолжил Владимир Анатольевич разговор, начатый еще за завтраком.