Аэлита. Новая волна: Фантастические повести и рассказы

Да! Она была похожа — пламенем волос и завитками, светлым средоточием глаз на пятне лица… Но это был не портрет. Я бы так ее увидел в витрине, где-нибудь в зеркале, мельком — и уже не смог бы забыть. Это был сон. В абсолютно нереальной манере. Грубым мазком. Только цвет был настоящий, и я сдался. Поверил. Катерина — тоже. Она глядела на художника восхищенно и робко.

— Я могу взять это?

— Конечно, сударыня, — и он назвал цену.

Просто несусветную — за пятнадцать минут работы и учитывая тот взрыв страстей, которым обернулась писанная маслом Катерина… но она не проронила ни звука. Она все смотрела… Художник вытирал испачканные руки тряпкой, и у него было только два пальца на правой руке и один — на левой. Указательный. Катерина раскрыла сумочку.

— Я выпишу вам чек, хорошо? Вы здешний?

— Увы, беженец. Как многие здесь.

— Я могла раньше видеть ваши работы?

— Вряд ли. Был один альбом… но нет, вряд ли. Я мало известен за пределами бывшей родины. Да и в ее пределах…

— Откуда же вы? И… могу я попросить? Подпишите портрет, ох, простите…

— Ничего, — художник полез в суму, повозился и быстро навел росчерк своим указательным. — Гутан Оран, к вашим услугам. Я рад, что вам нравится.

— Да, в самом деле, никогда… Неужели вы не выставлялись?

— Подпольно, — рыжий Оран усмехнулся и взял чек двупалой правой клешней.

— В саперах были? — я подал голос, во-первых, потому что Катерина слишком уж упала духом, а во-вторых, само с языка сорвалось.

— Нет, сударь. С партизанами не поладил. Но это дело прошлое, видите, на кусок хлеба я себе зарабатываю.

И с черной икрой, добавил бы я.

— Что за партизаны? Фрелимо? Тоти?

— Ойляне, — кротко, как больному, отвечал художник. — Благодарю вас, сударыня, за посильный вклад в восстановление… Позвольте откланяться.

— Нет, стойте, — на меня она только взглянула мельком: дескать, не мешай и не твое дело. — Сядьте здесь… или — пойдемте внутрь. Я хочу вас угостить.

— Благодарствую, не нужно.

— Но поговорить мы можем? Вы еще что-нибудь для меня нарисуете…

— Не сегодня, увы, сударыня. Я не хочу искушать судьбу.

— Выпейте хоть вина с нами? Пожалуйста… Я… я просто никогда не встречалась с таким даром. Как будто вы знаете меня, видели много раз…

— Одной минуты мне достаточно. У вас очень выразительное лицо. И это плохо для меня.

— Почему?

— Запоминается против воли. Я себя ограничиваю в образах. Если бы я позволял себе бездумно все запоминать, что вижу, даже мельком — я бы в этом погряз. А вас я смогу еще раз написать потом, когда восстановлю вот это, — он постучал по столу культяпками.

— Вы полагаете, что ацтекская медицина?..

— Я полагаюсь на технику, сударыня, мне пообещали биопротез… но разве это тема для разговора с прекрасной дамой? Или вы, может быть, доктор?

— Изящных искусств, — Катерина рассмеялась. — Я пописываю в разные глупые издания.

В женские журнальчики и прочее. Вот уж не тема для беседы. Я все-таки вами заворожена, господин Оран.

— Гутан, называйте меня по имени, я не привык величаться господином Ораном.

— Тогда зовите меня просто Катериной. Вот мы и познакомились. Значит, вы здесь уже давно?

— Два года.

— И все время здесь, в этом месте?

— Нет, конечно. Сюда помогли устроиться добрые люди… Здесь я с полгода, можно сказать, благоденствую. Не все, конечно, столь чувствительны, столь разумны, как вы, сударыня…

— Катерина.

— Как изволите. Но я не бедствую, о нет.

— Скучаете по дому?

Оран дернул головой, рыжие космы взлетели.

— Я никогда не вернусь в Землю Ойле, — сурово изрек он. — Когда бы только руки! Они убили моих друзей. Это были такие же, как мы с вами, приличные люди — поэты, писатели, живые души. Но там нельзя быть живым. Теперь их никого не осталось. Мертвы или пропали без вести.

— Мертвы… или пропали без вести, — Катерина повторила это, видимо подложив под какие-то свои мысли; вряд ли она настолько уж сочувствовала беженцу, она казалась мне мало сентиментальной, даже в утверждении, что кто-то там на снимке мадам Квиах похож на ее первую любовь в школьные годы… или что у них там было… Пока я об этом подумал, она уже снова полезла в сумочку. На колени легла разорванная надвое фотография.

— Гутан! Пожалуйста… поглядите сюда. Это снято в Теночтитлане, несколько недель назад. Не попадался ли… не видели ли вы этого человека… здесь или в городе?

— Дайте-ка… — Оран разложил перед собой половинки и завертелся, приближая и удаляя голову. — Надо же, как вы его… прямо по лицу…

— Там лица-то как раз…

— Для меня это не важно, — отозвался ойлянин, почти уткнувшись носом в снимок. — Красивое тело. Хорошо развитое. Но не профессиональная модель. Нет. Я бы сказал — гомосексуалист…

— Может… быть, — прерывающимся голосом выговорила Катерина. — Да… но почему?

— Аура, как сказал бы вам любой базарный провидец. Но все проще — тут сам снимок, антураж…

— Это женщина снимала. Так, Артем?

Соизволила, наконец, обо мне вспомнить!

Я еле пошевелил нижней губой, — что бы это ни означало. Но ей было все равно. Она пожирала калеку глазами.