Аэроплан для победителя

Папирос в портсигаре было пять штук, и потому одна из его стенок изнутри была свободна.

– Вот, вот! – торжествовал Савелий. – Я вспомнил! Глядите, глядите все!

На стенке были изнутри выгравированы немецкие слова.

– Так… – произнес Линдер и показал эти слова Лабрюйеру, который сразу перевел их на русский:

– «Любимому Алоизу от верной невесты Трудль. 16 марта 1908 года».

– Но это же не мой портсигар! – вглядевшись наконец в безделушку, воскликнул Енисеев.

– Ваш, ваш! – завопил Савелий. – То-то я думал – откуда имечко знакомо? Он меня папиросками угощал! Я видел, но не догадался! А имечко-то – вот оно!

– Ну, Линдер, видите?! – перекрикивал его Лабрюйер. – Теперь все сходится? Забирайте добычу!

– Черта с два! – с этими словами Енисеев оттолкнул Славского, Николева, бросил Лабрюйеру в ноги стул и выпрыгнул в открытое окошко.

Глава двадцать вторая

Азарт погони, знакомый Лабрюйеру не понаслышке, проснулся в душе – и он, сбив с ног Водолеева, кинулся к тому же окну, вскочил на подоконник и полетел во мрак.

Револьвер он выхватил, кажется, на лету.

Наверху визжали дамы, кричали мужчины.

Длинноногий Енисеев, приземлившись в многострадальную клумбу с ноготками, погасил энергию падения, повалившись на бок и перекатившись по цветам на дорожку. Там он вскочил и понесся к калитке.

Коротконогий Лабрюйер проделал тот же трюк и, лежа на утоптанной земле, дважды выстрелил по мелькнувшей тени.

За углом, на лестнице, загремели шаги – во двор выскочили агенты, за ними – Линдер.

– Он к морю побежал! – догадавшись, крикнул Лабрюйер. – Он спрячется в дюнах!

Четвертым из дома выскочил Алеша Николев.

– Я покажу! Я все покажу! Я все дюны излазил! – завопил он и помчался за полицейскими.

Лабрюйер попытался встать – и тут только ощутил боль. Он подвернул левую ногу.

– Стрельский! Водолеев! Не выпускайте Полидоро! Она – сообщница! – закричал он. – Удержите ее!

Несколько секунд спустя в окне появился Стрельский.

– А знаете, она пропала! – сообщил артист. – Как корова языком слизнула!

– Черт бы вас всех побрал! – ответил на это Лабрюйер. – Спуститесь сюда кто-нибудь, я ногу повредил!

Минуту спустя артисты уже окружили Лабрюйера, поставили его на ноги, Водолеев подставил плечо, обхватил его за талию, и в обнимку они добрались до веранды. Туда же явились и Кокшаров с Терской.

– А я ведь не верил, будто вы на что-то способны, – сказал Кокшаров. – Теперь Валентиночка спасена, и «Прекрасная Елена» возрождается к новой жизни. Спектакль спасен!

– Как вы упустили Полидоро? – спросил Лабрюйер. – Стрельский, бегите на дамскую дачу! Может, она за своим имуществом побежала. С дамами это бывает – пытаются спасти тряпки, когда нужно удирать во весь дух… Заморочьте ей голову, вы это умеете… Послушайте, Иван Данилыч, у этого мерзавца еще один сообщник есть на штранде – по меньшей мере один. Притворяется почтальоном. А Полидоро исполняла поручения – может, записки этому почтальону передавала, может, словесные поручения или деньги, я не знаю.

– Отчего вы не предупредили меня?

– Я не был уверен. Самсон Платонович, что вы стоите? Савелий Ильич, бегите с ним, она может быть вооружена. Я до последнего не был уверен – пока Хаберманша его не опознала. Теперь ясно, зачем я ему потребовался. Все газеты наши подвиги воспевали – и всякий наш пьяный подвиг давал ему несокрушимое алиби. Может, он мне какую-то дрянь в водку или пиво подмешивал! Где Хаберманша?

– Наверху, с ней там Лариса. Старушка рыдает и зовет свою бедную Дору.

Стрельский вышел с веранды, Водолеев немного задержался – у него развязался шнурок туфли.

– Что нога? – спросила Терская. – Если это не перелом, то нужно поставить ее в таз с холодной водой и забинтовать. Ванюша, надо распустить простыню на бинты, потом заплатим фрау Магде.

– А у тебя разве нет бинтов? Ты же еще в Москве приобрела целую аптеку, будто мы едем к папуасам.

– Ванюша, сейчас же принесу! – Терская быстро ушла.

– Так что Полидоро? – спросил Кокшаров. – Савелий, помоги ему разуться. Андрюша, принеси из-под навеса таз и накачай ведро воды. Та, что в бочке, слишком теплая.

– Я говорил с вашим приятелем, путейским инженером Кольцовым. Час на вокзале ждал, пока соединят. Он признался – настоящая Генриэтта Полидоро попросила его, чтобы он под ее именем представил вам совсем другую женщину. Имя-то уже известное, а та, другая, только начинала свою артистическую карьеру – ей было полезно сперва познакомиться с публикой и антрепренерами под знаменитым именем. Очевидно, она неплохо заплатила настоящей Полидоро, которая, как я узнал, решила вернуться в цирк. Именно она – наездница и «мадмуазель Кентавр», а наша красавица, хотя и знакома с конной ездой, но вряд ли плясала на панно и прыгала в обруч…

– Но если она поняла, что разоблачена? Она ведь к нам не вернется! – воскликнул Кокшаров. – Господи, за что?! Столько сил, столько денег вложено в эту «Прекрасную Елену»! Погиб спектакль!..

– Уж чего-чего, а безголосых дур, которые мечтают о подмостках, и в Риге и в Дуббельне – пруд пруди, – заметил Водолеев. – Маркус завтра же приведет полдюжины.

– Утешил!