Аэроплан для победителя

А ужин ожидался замечательный – праздновали возвращение Селецкой. Обе дачные хозяйки пекли пироги, из Риги Лабрюйер со Стрельским привезли лакомства и десять фунтов венских сосисок. До сих пор Лабрюйер не знал, что такое – поздние актерские ужины, когда артисткам наплевать на собственную талию, актерам – за завтрашнюю головную боль. Он и сейчас не понимал этой эйфории после концерта или спектакля, этого праздника наперекор всему. На сей раз, правда, повод имелся – но и ужас какой-то в придачу, потому что Селецкая явно желала разговора и объяснения, а он к такому разговору совершенно не был готов. Она будет благодарить, он – отвечать, что его скромная помощь не стоит такой бурной благодарности, и получится какая-то ерунда. Способность привести беседу с женщиной ко маловразумительной ерунде Лабрюйер за собой, увы, знал; хоть Стрельского нанимай, чтобы красиво и артистично поведал Валентине о тайных чувствах…

Но есть ли слово, чтобы определить эти чувства?

Таких слов Лабрюйер побаивался.

Он понимал, что сидеть перед кокшаровской дверью нелепо, даже стыдно, однако аппарат был ему необходим, и он нервничал. Чтобы чем-то занять себя, вытащил из кармана визитку Таубе.

– Фридрих-Иоганн Таубе, – прочитал он. – Ну да, на русский лад – Федор Иванович… как и положено остзейскому немцу… Копельштрассе, ага, – а внизу уже по-русски – Копельская улица, дом четырнадцать. О, и телефонный номер есть!.. И что дальше?..

Каждую минуту улетающего времени он воспринимал болезненно. Разумеется, час после концерта – понятие растяжимое, и «Рижанка» никуда не уйдет, даже если Лабрюйер опоздает… Но пока из Риги доберутся агенты!..

Там, под дверью, его и нашел Стрельский.

– Мой юный друг! – изумился он. – Это как же понимать-то?!

– Телефонный аппарат, – хмуро сказал Лабрюйер. – На дамской даче его нет, а к соседям в такое время ломиться – ну…

– На что вам аппарат?

– Вызвать сюда Мюллера и агентов. Он бы их собрал по городу и привез. Фирста, Лещенко, Амтмана, Григорьева…

– Разве вам для этого не нужно сперва договориться с начальством?

– Я сам себе начальство. А агентам уплачу из тех денег, что прислала «Рижанка»! Это будет уморительно!

И он рассмеялся.

– Валентиночка все спрашивает, где вы, так вот и надо бы… – намекнул Стрельский.

– Ничего не надо, – буркнул Лабрюйер.

За дверью зазвенел смех счастливой женщины.

– Ах, – сказал Стрельский. – И для меня ведь так смеялись… Подошли бы вы к ней, что ли, ручку поцеловали…

– Я просто не знаю, как с ней говорить.

Это была чистая правда, и Стрельский понял.

– Не поступить ли разумнее? – спросил он. – Когда эти голубки улетят из гнездышка, они там погасят свет. Куда выходит окно, мы знаем. Они присоединятся к застолью, а вы в комнату – шмыг! Идем, идем, если вас тут застанут – это будет даже не смешно.

У него хватило такта не сажать Лабрюйера за столом рядом с Валентиной. Стрельский ловко устроил его на самом краешке скамьи.

Стол этот, врытый в землю, был во дворе дамской дачи. В белую беседку после убийства никто из дам даже заходить не желал, а не то что там питаться. Ужин на свежем воздухе, под открытым небом; ужин сплошь из деликатесов; ужин, когда места мало, все жмутся друг к дружке и рождаются непредвиденные объятия; ужин-праздник – вот что получилось у артистов, и никто даже не заикнулся о Сальтерне. Много смеха было, когда труппа рассказывала, как скидывалась на адвоката. Селецкая в конце концов тоже развеселилась, но в меру – слишком недавно были печальные события.

Выждав после прихода Кокшарова и Терской несколько минут, Лабрюйер удрал.

Линдер отсутствовал – его молодая жена сказала, что он поехал отвезти деньги матери, будет через полчаса; телефонного аппарата там нет.

Агент Фирст отсутствовал; соседка, которая обычно звала его к аппарату, ничего объяснить, естественно, не могла.

Агент Лещенко только что был вызван и убежал.

Агент Амтман отравился несвежей печенкой.

Агент Григорьев сказал, что у него был неприятный разговор с Горнфельдом, так что в ближайшее время он будет выполнять только поручения инспекторов сыскной полиции.

Агент Самойлов, которого беспокоить не хотелось, попросил, чтобы Лабрюйер телефонировал Линдеру, а тот – ему, с подтверждением, что можно действовать…

А время шло…

В комнату Кокшарова, где Лабрюйер маялся с телефонным аппаратом, заглянул Николев.

– Тамарочка сказала, что вы непременно здесь. Приходите к столу!

Лабрюйер посмотрел на юношу – и решился.

– Николев, я сейчас пойду в беседку, приведите туда Тамарочку. Да – и Стрельского!

Другого выхода не было – того, кто расставил ловушку, следовало поймать в другую ловушку. Дама это или Енисеев-Дитрихс, будь он неладен!

Естественно, Стрельский сразу вспомнил про все свои ревматизмы. Естественно, Танюша пришла в буйный восторг и, не дожидаясь даже намека, помчалась за револьвером. Естественно, Алеша, уразумев, что речь идет о шайке, невзлюбившей его жену, с радостью согласился участвовать в экспедиции.