Аэропорт. КДП

– Я бы поспорил, – говорит Васин, тоже закидывая ранец, – штурмовые они, конечно, хлопцы бедовые, но в атаку ты один раз поднимаешься, а за пулемётом ты всё время сидишь. Сидишь и гранату от противника ждёшь или пулю от снайпера.

– А ты, Червоненко, никак себя к штурмовым приписываешь? – Ерничает Каштенков. – Ты ж минёр, твоё дело – песок ковырять!

– А я, может, рапорт напишу, чтобы в штурмовые перевестись.

– Да, мы всё ждём, ты уже сколько лет служишь, и всё в минёрах, видно, ручку никак не найдёшь, чтобы рапорт писать.

Казаки смеются.

– Ой, да ну вас, – отмахивается Юра.

Но все опять смеются над ним. Он совсем не обижается, но Саблину даже его жаль немного. Аким подходит к другу поближе, проверяет его ранец, застёгнут ли. А Колышев в разговор не лезет, молча стоит у БТРа и почему-то держит штурмовой щит. Неужто сам в атаки подниматься будет? Саблин такого никогда не видел, не ходят офицеры в атаку, не потому что бояться, а потому что броня у них в два раза легче, чем у штурмовиков.

– Ладно, казаки, – наконец говорит подсотенный, он оглядывает замолчавших и посерьёзневших стразу казаков. Они все молча ждут, что он скажет.

Крепчающий ветер треплет полы их пыльников и кидает им в забрало первые поднятые им песчинки. Но они не отворачиваются, смотрят на офицера.

– Идём тремя колоннами. Нашей колонне, к сожалению, танков не досталось, они будут наступать не флангах.

Аким ждёт, что Юрка сейчас что-нибудь ляпнет про везение и про то, что как всегда четвёртому взводу всё придётся делать самим, а другим танки выдали, но Червоненко на удивление молчалив, стоит, слушает вместе со всеми.

– Мы центральная, мы идём вторым темпом, – продолжает Колышев, видя, что все его слушают, – впереди нас взвод сапёров, они снимут первую полосу мин, дойдут до траншеи, дальше мы. Наша задача – очистить первый ряд траншей, если сапёры найдут доты или пулемётные гнёзда, собьют их сами, если нет, то искать их придётся нам. Потом снова сапёры, снова снимут мины перед вторым рядом траншей, а потом опять мы, снова чистим траншеи. Наша задача – открыть дорогу штурмовому взводу, который идёт за нами, они уже будут брать непосредственно и КДП, и утёс. Но до КДП они должны дойти свежие и без потерь. Вопросы?

Конечно, у Червоненко были вопросы, теперь он не удержался:

– Сдаётся мне, господин подсотенный, что эта кутерьма надолго, а сухпай нам не выдали, или, может, нам ужин привезут?

Первый раз Саблин увидел Колышева не таким, каким он был всегда. Обычно это был едкий и неприятный человек, что следит в сотне за дисциплиной, что изводит казаков уставом, а тут он вдруг другим стал, мягким каким-то, это было непривычно. И плохо. И все это чувствовала. И слова его были для всех удивительны:

– Ужин – это вряд ли, но я очень надеюсь, казак Червоненко, что завтра за завтраком мы с вами увидимся.

Это было сказано так, что даже балабол Юрка не нашелся, что и ответить.

– Товарищи, – продолжил подсотенный, – бой будет тяжёлый, очень надеюсь, что буран нам поможет.

Казаки молчали, а ветер всё яростнее трепал полы их пыльников. Буран и вправду надвигался. И грозился быть нешуточным.

Обычно, когда приходил пыльный шторм, все казаки уходили из болота, ветер такой, что лодку переворачивает запросто, люди прятались в дома и проклинали ветер, что нанесёт песка и пыли, что засыпает улицы и поля, поверхности солнечных панелей так, что их придётся потом шлифовать. Буран, самум, пыльный шторм – можно называть как угодно, сути это не меняет. Это бедствие.

А тут вдруг оказался помощью.

– По цепи передайте, – орё,т пытаясь перекричать ветер, подсотенный Колышев, – без приказа не встаём, соблюдаем радиомолчание.

Саблин, как приказано, крикнул дальше, поймав ртом немного песка. Выплюнул песок. Ничего кругом не видно, ватер свирепеет с каждой минутой. Шесть часов вечера, а солнца не видно вообще. Казаки лежат в темноте от песка и пыли.

А тут ещё в совсем недалеко тяжко бухает «двести десятый». Взрыв поднимет тёмную гору, которую ветер тут же уносит на запад.

Дело не шуточное, Аким сразу хватается за лопатку.

– Хрен ты тут куда закопаешься, – кричит Карачевский.

Аким не может понять, о чём он, пытается воткнуть лопату в грунт, но натыкается на камень. В другом месте хочет, опять под песком камень. И еще раз пробует – опять неудача. Везде камень.

– Бетон, – орёт Володька, – везде бетон.

– Бестолку, – кричит им Колышев, он лежит как раз между Саблиным и Карачевским, – это взлётка.

Ни Карачевский, ни Аким не понимают его.

– Отсюда взлетали самолёты, – объясняет подсотенный. – Это всё огромное забетонированное поле.

Аким кивает ему, что понял.

Но ничего не понимает, он не может понять, зачем люди в прошлом таким дорогим бетоном бетонировали такие огромные площади.

Он прячет лопатку, и группа продолжает просто лежать, ждать. Их присыпает песком, наметает кучи с левой, восточной стороны. Может, оно и к лучшему, если прилетит осколок с востока, то это ещё один слой защиты. Только просто вот так лежать и ждать тяжело. Всегда тяжело ждать начала боя.