Афанасий Фет

— Я вас прошу этого не говорить! — воскликнул Тургенев с раздувающимися ноздрями.

— Отчего же мне не говорить того, в чём я убеждён, — отвечал Толстой.

Не успел я крикнуть Тургеневу: „перестаньте!“, как, бледный от злобы, он сказал: „так я вас заставлю молчать оскорблением“. С этим словом он вскочил из-за стола и, схватившись руками за голову, взволнованно зашагал в другую комнату. Через секунду он вернулся к нам и сказал, обращаясь к жене моей: „ради Бога извините мой безобразный поступок, в котором я глубоко раскаиваюсь“. С этим вместе он снова ушёл»^{400}.

В сущности, сам характер перепалки был достаточно обычным — подобные пикировки между Толстым и Тургеневым происходили ещё в середине пятидесятых годов и не приводили к серьёзным ссорам. Теперь же разногласия перешли в разрыв, вызванный причинами историческими: если раньше споры могли происходить между людьми, считавшими друг друга единомышленниками, то ныне они стали восприниматься как непримиримые противоречия. Сама эпоха был наэлектризована противоречиями, идеи и взгляды превращались в поступки, а потому различия весили существенно больше. Хозяину пришлось развозить бывших друзей по их имениям по отдельности. К сожалению, обмен резкостями продолжился и после того, как новоиспечённые враги покинули Степановку; под горячую руку Толстого попал и Фет, пытавшийся заочно примирить спорщиков, — Толстой и на него перенёс неприязнь к Тургеневу. Переписка и всякие отношения временно прекратились. Это стало для Фета большой потерей, тем более что он был однозначно на стороне Толстого. Отношения между Толстым и Тургеневым возобновились только незадолго до смерти последнего.

Эта ссора пришлась на то время, когда новоявленному землевладельцу нужно было переходить от подготовительных работ к собственно хозяйствованию, от общих расчётов к конкретному воплощению, чтобы получить доход, выглядевший на бумаге вполне сносно. Между тем, как Фет признавался, он в сельском хозяйстве понимал крайне мало (может быть, он отчасти преувеличивал — всё-таки Афанасий Неофитович был хорошим хозяином, и, хотя он и не любил ни с кем советоваться и сам решал все практические вопросы в имении, детство, проведённое в хорошо ведшемся поместье, не могло совсем уж ничему не научить его пасынка). «Смешно сказать, что, покинув на четырнадцатом году родительскую кровлю, я во всю жизнь не имел ни случая, ни охоты познакомиться хотя отчасти с подробностями сельского хозяйства и волей-неволей теперь принуждён был иногда по два раза в день бегать за советом к ближайшему соседу Алекс[андру] Никитичу, куда моя серая верховая отлично узнала дорогу. Самыми затруднительными для меня были специальные земледельческие вопросы, касательно времени полевых работ и последовательности их приёмов»^{401}.

Между тем в 1860 году вышла книга известного агронома Алексея Михайловича Бажанова «Опыты земледелия вольнонаёмным трудом», ставшая настолько популярной, что уже на следующий год потребовалось второе издание. Неудачливый помещик Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин писал в своём романе «Убежище Монрепо»: «Я живо помню первые годы, последовавшие за эмансипацией крестьян. В то время, как раз кстати, г. Бажанов издал книгу о плодопеременном хозяйстве вообще, а г. Советов — книгу о разведении кормовых трав. Обе читались всласть, как роман, и находилось много людей, которые серьёзно думали, что теперь стоит только действовать по писаному, чтобы на землевладельцев полился золотой дождь. Закипела деятельность»^{402}.

Удивительно, что Фету — во всяком случае по его утверждениям — даже не пришло в голову справиться с какими-либо пособиями, несмотря на то, что о работе Бажанова ему сообщил Борисов, очевидно, поддавшийся общему увлечению: «У меня для тебя есть превосходная книжица, Бажанова об вольнонаёмном труде с разными рассудительствами и выводами из опытов на здешнем хуторе… прочтёшь с умилением»^{403}. В письме от 6 ноября 1860 года Борисов настоятельно рекомендовал передового учёного в качестве консультанта: «…вчерашний день я познакомился с таким человеком, какого ещё не встречал во всю жизнь, — это Бажанов, директор здешнего хутора, и если ты хочешь, чтобы у тебя дело хуторское шло как по маслу, то должен будешь часа на два съездить к нему и исповедать все свои болезни и печали, и он тебе всё как рукой снимет»^{404}. Фет, однако, несмотря на свою «некомпетентность», предпочёл положиться на свой здравый смысл, трудолюбие и живой пример, последовав совету своего зятя: «На первое время Алекс[андр] Никит[ич] справедливо советовал мне держаться крестьянского правила: „как люди, так и мы“, т. е. соображать свои действия с действиями соседей; но впоследствии я узнал из опыта, что необходимо предупреждать сторонние примеры»^{405}.