Афанасий Фет

Подводя промежуточные жизненные итоги, Фет писал Боткину 17 марта 1866 года (и в этом письме уже можно расслышать и житейские, и шопенгауэровские мотивы):

«…Про себя я могу сказать, что я счастлив тем, что жизнь постоянно задаёт мне такие задачи, которые отрывают меня от высших и трудных вопросов, а между тем, сами по себе не допускают и тени сомнения, касательно: для чего? Кто станет спрашивать: для чего я переделываю пол или печи, когда первый провалился, а вторые не греют? Или для чего я мучительно покупаю солому, жгу уголья, избавляюсь от конской заразы, устраиваюсь с мельницей и т. д.?

Заботы и хлопоты мои ещё далеко не кончены, но я, кажется, достиг перевала, того гребня горы, когда дорога делается уже не так мучительно тяжка. Многое и премногое сделано на этом нашем пути и твоею рукою, но зато если ты взглянешь на теперешнее наше житьё, ты можешь, кажется, сказать, что для людей с нашими средствами, право, довольно сделано. Что касается до меня, то я… совершенно доволен и далеко ещё не свыкся с этим чувством довольства»^{455}.

К середине 1866 года политические волнения в России временно затихли. Конец им положило покушение на Александра II, совершённое 4 апреля Дмитрием Каракозовым. Фет воспринял эту попытку цареубийства не столько как трагедию, сколько как угрозу общественной безопасности, которую удалось нейтрализовать. Ответные действия правительства: ужесточение цензуры, арест ряда радикальных публицистов, закрытие ненавистных «Современника» и «Русского слова» — он одобрял и с удовольствием читал письма Боткина, сообщавшего ему эти новости. Враги государственного порядка либо притихли, либо были лишены возможности подавать голос, а потому в 1867 году Фет решился снова выступить в качестве публициста — высказаться по животрепещущему и очень горячо обсуждавшемуся вопросу о «классическом» и «реальном» образовании.

Академический на первый взгляд вопрос принял отчётливо политическую окраску. Радикалы и большая часть либералов считали, что естественные науки представляют подлинную картину мира, освобождают от предрассудков, создают нового свободного человека. Соответственно преобладание в гимназическом курсе гуманитарных предметов ассоциировалось с обскурантизмом, воспитанием не граждан, а верноподданных. Консерваторам, подобным Каткову, изучение гуманитарных наук и в особенности древних языков представлялось фундаментом всякого полноценного образования. Эти дискуссии обострились после введения гимназического устава 1864 года, который разграничивал реальные и классические гимназии: в первых латынь и греческий не изучались, а основу программы составляли естественные и технические науки; во вторых интенсивно преподавались древние языки и гуманитарные предметы. Устав, бывший результатом компромисса, одним казался чрезмерно реакционным, поскольку теперь поступление в университет для выпускников реальных гимназий было затруднено, другим — слишком либеральным, поскольку легитимировал изучение гимназистами естественных наук, давал возможность получения образования без изучения классической древности.

В эти дискуссии и вмешался Фет статьёй «Два письма о значении древних языков в нашем воспитании». В «Русском вестнике», с редакцией которого отношения были натянутыми после неудачи с рецензией на «Что делать?», статью не взяли, поскольку на эту тему в журнале уже высказался П. Любимов. Однако недостатка в изданиях консервативного характера в России тогда не было, и статья была опубликована в журнале «Литературная библиотека», который с октября 1866 года начал издавать Ю. М. Богушевич и где ненадолго (журнал закрылся в 1868 году) собрались близкие Фету по духу литераторы консервативного направления — Вяземский, Полонский, Клюшников, Лесков.