Афанасий Фет

Эти размышления отразились и в художественной прозе Фета — в написанной в феврале 1870 года повести «Семейство Гольц». Напечатана она была в «Русском вестнике» — Фет дал Каткову неделю на размышление, обещая в случае отказа отдать повесть в «Зарю». В истории русской немки Луизы, по настоянию отца вышедшей замуж за военного ветеринара Гольца, Фет сталкивает два идеала любви и семьи, значимые в его жизни. Отец Луизы и его мачеха являются носителями идеала, восходящего к романам Жорж Санд и потому напоминающего об отношениях автора с Марией Лазич, — идеала приоритета чувства над оковами «разума». «…Не могу, в видах твоей же пользы, не указать на недостаток твоего воспитания. Мать не сумела развить твоего сердца. Ты своим бессердечием переступаешь мне дорогу, но я этого не потерплю. Слышишь, не потерплю! Слово бессердечие — нисколько не фраза и не преувеличение. Я тебе это докажу. Чем, как не этим словом, должно назвать упорное сопротивление бескорыстным и, несмотря ни на какие оскорбления, постоянным искательствам честного труженика, преданного тебе до обожания?»^{485} — упрекает героиню отец, начитавшийся романов Жорж Санд. Сама же Луиза воплощает идеал «Германа и Доротеи» — разумной семейной жизни, основанной на трудолюбии, взаимной заботе и симпатии. Этот идеал оказывается в повести бессильным перед жорж-сандовской демагогией: Луиза, в которой отцу благодаря упрёкам удалось разбудить чувство вины, выходит замуж за нелюбимого человека. Само по себе это не является катастрофой, и «немецкий» идеал может победить «французский» — благодаря стойкости жены, преданности её идее семьи Гольцы до поры до времени живут спокойно и благополучно.

По-настоящему катастрофическим становится вмешательство в их отношения постороннего человека с характерным именем Иринарх Иванович Богоявленский (внимательный читатель легко узнает прототип — Иринарха Введенского). Он читает Вольтера, называет себя «человеком науки», при этом, будучи настоящим нигилистом (как когда-то Введенский), стремится сбить не блещущего умом Гольца с его простой и ясной жизненной рутины, поселить в нём какие-то неясные мысли и стремления: «Хотя он с первого раза увидал, с кем имеет дело, но ему сильно хотелось вызвать эту личность на несвойственную ей почву отвлечённого мышления и полюбоваться на неуклюжие ужимки, с какими бык скользит и падает на гололедице»^{486}. Но Гольц оказывается слишком туп, и его не удаётся развратить абстрактным мышлением. Тогда Богоявленский раздувает его преувеличенное самомнение и в конечном счёте приучает к пьянству. Сойдя в гроб от водянки, он оставляет немца самодовольным эгоистом и грязным запойным пьяницей. Все идеалы разрушаются этим пьянством, предстающим своего рода символом духовного отравления, которое несут ненавистные Фету семинаристы грубым и беззащитным перед их софизмами душам. Тем не менее идеал семьи, материнской любви торжествует: Луиза, как настоящая римлянка, перерезает себе горло и спасает тем самым своих детей — теперь их могут взять в приют и они будут избавлены от нищеты, отцовского произвола и пьянства, получат хорошее воспитание.

Не очень удачная в художественном отношении повесть становится выражением выстраданных Фетом убеждений: презрения к «французским» либеральным идеям, ненависти к радикалам-нигилистам, надежды на прочность устоев, противостоящих этим наваждениям, и уверенности, что осуществлённый им в жизни с Марией Боткиной идеал выше, прочнее и даже благороднее того, который сулила ему любовь Марии Лазич.

Важную роль в повести играет военная тема, кажется, впервые появляющаяся в творчестве Фета (исключая стихотворения, написанные в его бытность офицером). История Луизы недаром происходит в расположении Орденского полка. Армия выступает здесь ещё одним идеалом — идеалом порядка и добросовестности, честной службы. Именно в это время у Фета возникает замысел серии биографических рассказов (несостоявшийся «крыловский цикл»), посвящённых Орденскому полку, в которых армейская служба постепенно идеализируется, превращаясь из ловушки, в которую когда-то попал автор, пытаясь вернуть дворянское достоинство, в своего рода второй университет, исправивший вредное влияние первого и превративший его самого из ленивого «байбака» в дельного, деятельного человека, способного жить разумной трудовой жизнью (ярче всего это видно в незавершённом рассказе «Корнет Ольхов»), В единственном законченном (несколько позднее) очерке из этого цикла — «Не те» — не просто рассказывается о курьёзном случае на линейных учениях, когда неясный приказ императора едва не повредил слаженным действиям целой дивизии, но воспевается гармония военного строя.