Афганский разлом

Из многочисленных ампул, с лекарством оказались лишь несколько штук, – в остальных была вода. Правда, у ребят нашлись еще немного ампул «промедола» с индивидуальной медицинской аптечки, которая должна быть у каждого бойца, но которой так часто им не достает.

Пока разбирались с ефрейтором и искали лекарства, совсем забыли за раненного товарища. А Николай, тем временем, перестал стонать. Жгуты были развязаны и лежали рядом с ним в луже вытекшей с ран густой крови. Некогда крепкие борцовские руки безжизненно раскинулись поперек изуродованного тела – словно солдат хотел в последнюю минуту жизни объять это огромное голубое небо. Сергей еще долго, наверное всю жизнь, будет помнить эту страшную сцену: Два Бугаева…Два брата…Мертвый и Живой… Сашка стоит на коленях у изголовья Кольки и громко рыдает. Большие слезы катятся по грязным, вымазанным сажей и кровью щекам, – он их не вытирает. Сжатые кулаки то поднимаются к небу, то бессильно падают на грудь мертвого брата. Все стоят молча, опустив головы. Никто не утешает Сашку, – понимают, – не время.

Да, на всю жизнь запомнит Сергей эти душераздирающие рыдания и срывающийся на крик голос Сашки Бугаева:

– Брат! Брат!! Брат!!!

Будь ты проклята, война, во веки веков!

Глава 5

«Возгремел на небесах Господь,

И Всевышний дал глас Свой,

Град и угли огненные,

Пустил стрелы Свои и рассеял их,

Множество молний, и рассыпал их»

( Псалтырь. Псалом 17 )

– По машинам! Всем приготовиться для огневого удара!, – словно лезвием резанула ушные перепонки команда лейтенанта Шнайдера, исполнявшего в этой операции обязанности командира роты., – Быстрее, быстрее…Заряжайте боезаряд! Да шустрее, вы, черти!

Сергей понял, что прежде, чем рота войдет в кишлак, жидкоусый принял решение обстрелять с бронемашин засевших там душманов, чтобы как можно меньше подвергать опасности личный состав. Но ведь в кишлаке могут находиться ни в чем не повинные женщины, старики, дети… Это что же, всех разом под одну гребенку на тот свет?! Никитин содрогнулся, представляя себе новые растерзанные жертвы, но приказ командира – закон для подчиненного и его нужно беспрекословно выполнять, – так учили в доблестной Русской Армии. Все же Сергей решил сообщить Шнайдеру о вероятном нахождении в кишлаке мирных жителей, заметив при этом, что расстреливать в упор женщин и детей было бы невероятно жестоко.

– Жестоко?!, – взорвался жидкоусый лейтенант и в его глазах сверкнула искра злобы, – А ты это видел?, – он указал на сложенные в ряд трупы царандойцев и экипажа БМП, – Это не жестоко, а? И кого ты называешь «мирные жители»? Жен бандитов, которые то и дело ждут момента, чтобы размозжить с «БУР» твою глупую башку; или детей, подсыпающих яд в колодцы с водой перед приближением наших войск ?!…

Шнайдер внезапно замолчал и лишь по его щекам, играющими мускулами скул, было видно, что он находится в сильном эмоциональном возбуждении. Его лоб покрылся испариной и выпуклыми багровыми венами, пульсирующими венозной кровью. Несколько секунд офицер и солдат стояли молча, глядя друг другу в глаза, и когда Шнайдер заговорил снова, голос его стал более спокойный, – видимо лейтенант взял себя в руки.

– Это война, Никитин…А каждая война по своему жестока. И не время здесь, перед убитыми товарищами, говорить о милосердии. Мы – солдаты, нас учили воевать, а не раздавать сентиментальности…

– Вы знаете, товарищ лейтенант, – задумчиво произнес Никитин, – мне иногда кажется, что даже местное население не признает нас…Ненавидит… Может эта война чья то нелепая ошибка? Может не стоило вовсе вводить сюда войска, где каждое дерево, каждый камень испытывает к тебе ненависть, где…

– Хватит!, – резко оборвал откровения солдата жидкоусый, – Много больно знаешь, салага…Не нашего с тобой ума это дело… Есть Партия, есть правительство…Им виднее…Или в «особый отдел» захотел? А ну кру-у-гом! В машину бегом марш! Знаток…

Через минуту БМП нещадно палили по кишлаку и от этого над ним повис серо-коричневый, густой туман. Сергей не слышал предсмертных стонов и пронзительных криков стариков и женщин; не видел разорванные на куски детские тела и склонившихся над ними рыдающих обезумивших матерей, но всем своим телом, до последнего нерва, непредсказуемо остро чувствовал вину перед этими людьми, чья вина заключалась лишь в том, что они родились в этой несчастной, раздираемой войной, стране. Не перед душманами, нет. Они враги. И с ними надо бороться. А чем провинились эти женщины, убаюкивающие на руках своих младенцев; или дети, беззаботно играющие во дворе дома с самодельными тряпочными игрушками? Ужель тем, что являлись женами и детьми врагов?!

Едва стихли последние залпы башенных орудий и немного развеялось от пыли небо над расстрелянным кишлаком, мотострелковая рота ворвалась на еще дымящиеся от взрывов, искалеченные снарядами улицы.