Афганский разлом

Никитин немного замешкался возле открытого люка «десанта», но получил хлесткий удар под зад тяжелым сапогом Кабана, – пулей вылетел наружу. То, что он увидел, заставило лоб моментально покрыться холодной испариной, а сердце стучать с бешенной скоростью. Во рту, вдруг, стало сухо; к горлу подступила неприятная тошнота. На дороге, ведущей в кишлак, пылали две искареженные снарядами машины: царандойский ЗиЛ и ротная БМП. Вокруг лежали изрешеченные пулями мертвые тела царандойцев: некоторые были без рук, ног, с оторванными головами. Песок перемешался с кровью и от этого, да еще от невыносимой жары, в воздухе пахло сладковатым запахом разорванной человеческой плоти. Горящая боевая машина пехоты также не подавала признаков жизни… Неужели все кончилось? Неужели опоздала помощь, в которой так остро нуждались наши товарищи? А может кто-то, все-таки, еще жив? Жив…Жив…Жив…– колотило, словно молотом, в висках у Сергея, когда он с группой солдат, задыхаясь от пыли и пота, бежал к БМП с заводским номером 313. Одним из первых прыгнул в черное отверстие люка Сашка Бугаев, пытаясь в клубах ядовитого дыма отыскать, может быть, еще живого брата. В стороне солдаты складывали в ряд тела царандойцев и между ними сновали медбратья, выявляя тех, кто еще подавал хоть какие-нибудь признаки жизни. Сюда же положили старшего лейтенанта Флерова– командира третьего взвода, поехавшего на этой злополучной БМП на разведку местности; и оператора-наводчика, – старослужащего сержанта с греческой фамилией Пефти. Первому разрывная пуля попала в рот, вырвав на затылке внушительный кусок черепа вперемешку с мозгами. Второй, будучи до неузнаваемости покрыт ожоговыми волдырями, скончался от огня, или задохнулся в едком ядовитом дыму, не в силах выбраться с охватившей пламенем машины.

Вдруг все, словно по команде, повернулись в одну сторону. Навстречу солдатам шел высокий крепыш Саша Бугаев, неся на руках окровавленного водитель-механика. «Нашел, все таки брата!», – подумал Никитин, – «живого бы…» Но что это?… Сквозь пыль показалось ребятам, будто Колькино тело стало намного короче и лишь ближе увидали, что у него оторваны обе ноги чуть выше колен. Из ран текла кровь, легкой пульсирующей струйкой стекая по оголенной кости. Осколки, мелкие и большие, впились в тело, а на том месте, где некогда находились глаза, сейчас кусками свисало окровавленное темное мясо. Но все-таки брат еще был жив: иногда слышались приглушенные стоны и хрипы тяжелораненого бойца, исходящие, как казалось, не изо рта, а откуда-то изнутри обезображенного войной тела. Ему перетянули ноги выше отрыва жгутами, чтобы остановить кровь. Но так, как кровь пульсирует и давит на жгут, вызывая, тем самым, нечеловеческую боль, он пытается сам развязывать жгуты и спускать кровь, облегчая этим свои страдания. Подоспевший ефрейтор-медик колет раненному бойцу «промедол», избавляя от болевого шока. Но лекарство, обычно действующее моментально, не оказывает на Николая должного действия: он плачет, стонет, корчится от боли; снова и снова пытается развязать, или хотя бы ослабить жгуты.

– Еще давай «промедола»! Коли! Не жалей!, – кричит медику возбужденный до предела Сашка, удерживая непослушные руки брата.

Следует укол за уколом, но шок не проходит, обезболивание не наступает…

– Что за черт! Дай сюда сумку!

Вынув из нее полиэтиленовую ампулу, Сашка раскручивает головку с иглой и выплескивает жидкость себе на язык. Внезапно лицо его меняется, глаза становятся удивленно-дикими; он оглядывает ребят и заикаясь, не своим голосом произносит, -

– Вода…Это же вода, братцы…Обыкновенная вода…

Пока все приходили в себя от услышанного, Бугаев в один прыжок оказался возле побледневшего ефрейтора-медика и сваливши его на землю, начал душить.

– Где «промедол», сука?! Где «промедол», гад!!! Где?! Я убью тебя, козел вонючий, если брат умрет! Слышишь, ты… Убью!…

– Я не знаю, правда ничего не знаю, – хрипел медик, хватая открытым ртом воздух, – Клянусь!…

Пришедшие в себя солдаты набросились на разъяренного Сашку, оттаскивая его от полуживого ефрейтора. Шутка ли, так и задушить намертво не долго…

Правду говорил ефрейтор… Нет, не мог он знать, одно призывник Никитина, недавно вступивший на афганскую землю, как впрочем и большая часть полка, о всех гнусных преступлениях, творящихся здесь. О том, что «умудренные войной» некоторые медики-подонки, имеющие определенное количество «промедола», или кололись сами, балдея от сильнодействующего наркотика, или продавали его заядлым наркоманам, получая взамен афганские деньги либо чеки. Вместо лекарства наливали в полиэтиленовую ампулу обыкновенную воду и, в случае ранения на боевых операциях, этот поддонок вводил ее пострадавшему бойцу. Естественно, раненному это не помогало. Болевой шок не проходил, обезболивание не наступало и солдат умирал… Дико, нелепо, страшно…