Ох, Россия, вечно у тебя все не как у людей, вечно мальчишки мнят здесь себя учителями жизни. И как он кончил, этот Гена? должно быть, что-то с ним случилось? Конечно, случилось. С такими вечно что-то случается. Да он и говорит об этом, все время говорит, и начинает с этого: «Смерть, старый капитан, в дорогу, ставь ветрила». Я, сказать правду, никогда раньше не слышала этих стихов. Не так давно отыскала в первом томе Цветаевой (у меня блат в библиотеке). Огромное такое стихотворение, перевод из Бодлера, называется «Плаванье».
Плаванье, – понятно, человеческая жизнь. И вот этот Гена только вышел в плаванье, шестнадцать лет, как говорится, дороги открыты. Но он предпочел, он предпочел… Даже не знаю, как выразиться. Сказать небытие, слишком бесцветно; лучше сказать по Бодлеру – «неведомую глубь». Да, он предпочел неведомую глубь.
Прочтите, прочтите его исповедь, прошу вас. Сердца сейчас загрубели, всем хватает своих забот, и все же ему, Гене этому, так хотелось, чтоб его услышали, недаром ведь неглубоко зарыл. А справок я о нем не наводила.
И о себе ничего не скажу. Так – обычный человек, женщина, как у нас говорят, домохозяйка, хотя и с университетским образованием. Игорек вон подрастает, не дай Бог, и он, чтобы и с ним… чтобы вот так же… в неведомую глубь. В расцвете жизни.
Прочтите, прочтите, заклинаю вас, люди, прочтите ужасные бредни Гены, мальчика, отказавшегося от жизни за нас с вами, за моего Игорька…
Вы меня слушаете? Ага. Так я начал. Гм, гм – это я откашливаюсь, хочу стих прочитать. Слушайте.
Это конец, там больше ничего нет. Как вам – понравилось? я этот стих прочитал, чтоб вы поняли – я и есть тот самый обманутый пловец. Я живу в постоянном ощущении обмана: все врет, все врут. И деться от этого некуда, ты в западне, мы все в западне. Но вы как-то приспосабливаетесь, выкручиваетесь, а что если вот так попробовать, а что если эдак, тем боком, этим, у вас нет ощущения, что это навсегда, глобально, безысходно. А у меня есть. Пусть я моложе многих из вас, но интуицией не обделен, умом, кажется, тоже. И гордость во мне есть, еще не убита, не вытравлена всем ходом жизни.
Мне шестнадцать – я уже многое понял и со многим не примирился. И я говорю нет вашему миру. Правда, я еще не знаю, что мне с этим делать. Есть одна идея. Но об этом не сейчас.
Сейчас я хочу представиться. Гена Корсаков. Спорю: кто-то из вас подумал – из потомственных дворян. Да, по отцовской линии. Я про свою прапрабабушку Марью Ивановну читал в книжке «Грибоедовская Москва». Хитрая была, ловкая. Семейные дела устраивала, дочек выдавала за богатых. Вы не думайте, что я из моды заинтересовался – сейчас все ищут предков-дворян. Нет, у меня вообще интерес к истории и к философии также. И прочитал я не так уж мало – книг дома навалом: отец преподает философию в университете.
Дальше что там идет по пунктам в биографии? Ага, национальность. Ага, русский. Не угадали. То есть я еще сам не знаю, какой я национальности. В мае мне исполнилось шестнадцать, и вот тут-то… Короче, перед тем как мне паспорт получать, у нас в доме был семейный совет. Выяснилось то, что, впрочем, я давно знал, интуитивно: папочка и мамочка – полукровки, по паспорту русские, так как отцы у них русские, а вообще… то есть я не правильно сказал, не вообще, а с какой стороны посмотреть. У русских, например, национальность по отцу считают, у евреев в то же время – по матери. Поняли, да? ну правильно. По матерям мои мамочка и папочка евреи. Значит, и я в какой-то там степени… ну что – дух перевели? Кто-нибудь уже выругался? ругайтесь, ругайтесь, я и сам чуть не вслух ругался, когда меня официально, так сказать, оповестили – мол, идешь паспорт получать – выбирай, кем будешь. Как будто это кепку выбрать. Это же жизнеощущение, это же СУДЬБА. Неужели не понятно? Взрослые люди.