Афонские встречи

Подходим к калитке, но собственно калитки-то и нет, а есть какая-то немыслимая преграда, через которую надо перелезать, чтобы попасть в келью. Я отговариваю своих спутников это делать, но они неумолимы. Вот мы ходим по двору и пытаемся дозваться о. П., но напрасно — отец, видимо, не хочет нам отвечать. И тут Юрий указывает на небольшой черный флаг, даже, можно сказать, флажок. Это зилотский флаг. «Православие или смерть» — надпись, красующаяся на стене монастыря Есфигмен. Я вспоминаю одно из посещений этого монастыря. Все шло по чину, служба кончилась, монахи выстроились в цепочку и стали подходить к служившему иеромонаху и получать антидор. Но нам подходить бессмысленно: антидор раздают только зилотам, нам же — только простую просфорку и святую воду, чтобы запить. Обижайся — не обижайся, но таков здешний порядок. Далее трапеза. Вдруг я вижу среди греков пожилого монаха с явно русским лицом. После трапезы он сразу подходит ко мне и говорит: «Вы русский? Откуда? Я вас еще в храме заметил». Это был о. П. Далее выясняется, что у нас один путь к кораблю. На причале узнаю, что о. П. уже более 20 лет на Афоне и большую часть в Пантелеимоновом монастыре, но в последнее время перешел к зилотам Есфигмена. Долгие годы провел он в Старом Руссике, теперь живет около него в Почаевской келье. Приглашает зайти, когда наш путь будет пролегать мимо его кельи. Вот мы садимся в подошедшую лодку и уже качаемся на волнах. О. П. едет в Иверон, наш путь лежит в Ватопед. О. П. рассказывает о своей жизни: он был строителем, бетонщиком, гранитчиком. Его всячески зажимали, так как знали, что он верующий. Применяли и коллективные методы воздействия: говорили, что из-за него не платят премию бригаде и всякое подобное. В конце концов он попал под следствие и 5 лет провел в тюрьме. Слушаешь, затаив дыхание, боишься перебить, нарушить тонкую нить рассказа. Мои друзья, сидящие напротив, пускаются в опасное предприятие и фотографируют нас вместе. Отец, как большинство афонцев, не любит фотографироваться. Один профессиональный фотограф, грек по национальности, начавший свой жизненный путь, кажется, в Ташкенте и живущий теперь на исторической родине, ощутил всю силу презрения афонских отцов к его роду занятий при встрече с о. П. Особенные опасения корреспондента вызывала клюка, крепко зажатая в руках афонца. Но отец не замечает этого действия и продолжает свой рассказ. Я слушаю о том, как он поступил в Почаевскую Лавру и был рукоположен в сан иеродиакона. О том, как молился Божией Матери, чтобы привела Она его на Афон. И вот он здесь. Долгие годы провел в Пантелеимоновом монастыре, затем в Старом Руссике. Я про себя добавляю: «И нельзя назвать случайным, что теперь он живет в Почаевской келье». Так Божия Матерь иногда напоминает нам о Своем покровительстве. Как я уже знаю, потом о. П. ушел к зилотам. Монастырскому начальству Пантелеимонова монастыря о. П. не верит. Я узнаю, что у него в Руссике бывали высокие гости: митрополит Ювеналий, митрополит Кирилл, митрополит Антоний (Мельников). Разговор переходит на церковные темы. Отец говорит, что нужно покаяться за отношения с советской властью. Настойчиво указывает, что нужно принять соловецкое послание. Разговор мог бы продолжаться и дольше, но корабль пристает к ватопедской пристани…

Мы понимаем, что нам надо уходить, так как хозяин не хочет нас принимать, видимо, из-за нашего бесцеремонного вторжения. Мои спутники возвращаются обратно к Старому Руссику, я же присаживаюсь около баррикады и сижу. Через некоторое время раздается голос, который протяжно, с некоторым упором на «о», произносит: «Ну, что сидишь? Ты откуда?» Я отвечаю, начинается краткий диалог. О. П. приглашает меня зайти. Я зову своих друзей… К сожалению, у меня слишком много спутников, и это несколько шокирует старца. Но старец рад нам. Он предлагает нам скудное угощение: виноградные кисти и рыжеватые сухарики. В этом подобии сухариков есть откровение об уже почти ушедшем в прошлое аскетизме. Вернее, по мнению некоторых, ушедшем в прошлое. Говорили и об общецерковных вопросах, касались и реалий афонского бытия. Затрагивал разговор и конкретные личности. Слышим мы рассказ о захвате Ильинского скита. Все это происходило на глазах старца. Слышим мы и о хитроумных греческих политиках в рясах, и о невоздержанности скитоначальника, которая и послужила внешним поводом к изгнанию… Перескакиваем и на афонскую смуту, на споры об имени Божием. О. П. впервые заставляет меня задуматься о роли греков в этом конфликте. Ведь изгнание русских монахов было им весьма и весьма на руку.