Афонские встречи

Наверное, следовало бы написать по этому поводу сухую заметку, приведя только проверенные данные, не отвлекаясь на эпитеты и не высказывая никаких предположений. Но я не знаю, насколько правдивы приведенные сведения: возможно, они и не совсем достоверны, возможно, и совсем не достоверны, возможно, что они уже всем хорошо известны; но в действительности самым важным в моем рассказе является сама личность православного профессора-датчанина. И эта личность заслуживает — нет, не рассказа, а настоящей поэмы, которую я, увы, не способен сочинить. Как иначе рассказать об этом рыцаре, пришедшем из глубины веков для того, чтобы, взяв в руки безобидный компьютер, вооружившись молитвой, продолжить свой крестовый поход уже под осьмиконечным православным крестом против гораздо более многочисленного и могущественного врага? Горячее сердце воина вновь повлекло его в Святую Землю, но не для того, чтобы отвоевать Гроб Господень, подобно древним рыцарям-крестоносцам, а с тем, чтобы обрести там молитвенный меч, необходимый для духовной брани. И он нашел этот меч и показал его нам. Мы шли и говорили о том, что это оружие, страшное для врага нашего спасения, не оставляет противнику никаких шансов на победу, если мы храним нашу верность Христу в своем сердце.

Умолкнувший колокол Андреевского скита

Не хочется верить, что мы навсегда разминулись с датским профессором на афонских дорогах, кажется, вот на новой тропе вдруг появится из-за поворота его длинная фигура, согнувшаяся под тяжестью большого рюкзака.

Русский келиот

Однажды несколько лет назад я случайно познакомился с о. Д. Он живо интересовался Афоном, и таким образом у нас возникла общая тема для разговора. Как и у большинства русских батюшек и монахов, его взгляды были устремлены на Свято-Пантелеимонов монастырь, и он, как и все прочие, наивно полагал, что найдет там приют. Мне пришлось его несколько разочаровать, тем более что речь шла о долгосрочном пребывании. Многое о человеке узнаешь сразу же в момент первой встречи. Спокойные карие глаза вселяли в меня уверенность, что о. Д. доберется до Афона.

И вот на Дафни во время посадки на корабль кто-то окрикнул меня, и я узнал о. Д., изрядно похудевшего, но такого же жизнерадостного и в то же время спокойного. Времени было мало, и я понял только, что он устроился где-то в келье, конечно же, вдали от Пантелеимонова монастыря. И каждый раз, когда я после этого приезжал на Афон, я где-нибудь обязательно его встречал. Вот мы сидим на архондарике Ватопедского монастыря, и туда входит русский монах. Это о. Д. После этого довольно долго идем вместе по вьющейся по зеленым холмам дороге. Не помню, о чем мы говорили, мой собеседник был, как всегда, весел, но мы уже знали, что не очень-то легко живется на Афоне русским монахам. В тот год из Пантелеимонова монастыря вышло особое распоряжение, по которому запрещалось принимать, исповедовать и причащать во всех обителях, принадлежащих монастырю, русских «беглых» монахов. «Беглыми» я назвал их по аналогии с прошлыми временами, когда монахи пускались в бега из монастырей, не выдержав искушений или просто не от хорошей жизни. Всем известно, что сегодня монашеская жизнь в нашем отечестве, так сказать, не налажена. Не в материальном смысле, конечно, а в духовном. Слишком быстрое созидание обителей привело их только к внешнему благоукрашению. И вот многие черноризцы едут проходить монашескую науку на Святую Гору, где традиция все-таки не прерывалась и где молитва считается главной задачей для отрекшегося от мира. Некоторые, быть может, просто вылетают из монастыря, что случается теперь весьма нередко. Хотя это уж вовсе не понятно: человек умирает для мира, находит себе могилу в монастыре, и кто может выставить его наружу и по какой причине? Но это загадки, на которые мы здесь не будем пытаться отыскивать отгадки. Хотя, конечно, среди них есть доля авантюристов, которые едут на Афон искать свободной жизни и лучшей доли. Мне приходилось встречать и таких, но не стоит о них говорить.

Так вот, эдакий монах приезжает потихоньку на Афон, а по-другому он и приехать не может, поскольку нужно разрешение Вселенского патриарха, который этого разрешения почти никогда не дает, о чем свидетельствует основательная и многолетняя переписка между Константинополем и Москвой, уже опубликованная мною в книге «Русские на Афоне». Что же делать такому ревнителю монашеской жизни? В Пантелеимоновом монастыре, который порой слишком ревностно следует указаниям Константинополя и греческого правительства, такой монах долго пребывать не может, и вот он идет либо в греческие монастыри, либо тайно поселяется где-нибудь в келье. Исповедоваться и причащаться, да и на службы, он, конечно, по возможности приходит к своим, русским, и вот тут ему и «перекрывают кислород»: мол, иди куда хочешь и исповедуйся где хочешь.