Африка

Женщины, несущие невесту, чрезвычайно красивы и молоды, у них упругие, крепкие груди, значит, они ещё не рожали и тоже вышли за него замуж совсем недавно. Возраст мужа здесь не является свидетельством его бесплодия. Если жена долго не рожает, муж может пойти к любому деревенскому юноше и уговорить его переспать с его женой. Отказывать не принято, равно как и потом предъявлять свои права на женщину или её потомство. Никому и в голову не придёт, даже этому юноше, что ребёнок рождён не от законного мужа. По представлениям дикаря, ночь с женщиной – это лишь одна из деталей в многочисленных ритуальных действиях для оплодотворения, таких, например, как не оглядываться при ходьбе, не есть ту или иную пищу, не произносить определённые слова и т. д. Ребёнок есть прямое продолжение того, кто выполнил все ритуалы, – потомком мужа, который нашёл юношу, а не юноши, оказавшего услугу мужу. Оплодотворение – дело магии, а физическое соитие – лишь одно из условий её пробуждения.

У диких племён нет представлений о естественных законах. Рождение – не закон, смерть – не закон. Без сглаза, нанесения повреждений амулету и другого колдовства никто бы никогда не умер. Вот почему человек, умирая, скажем, от стрелы или укуса змеи, всегда возлагает вину на соседа или на друга, который его убил, совершив действия с амулетами или произнеся заклинания, от которых нельзя было защититься.

Настоящее веселье только начинается. Из полукруга выходят девушки и молодые женщины – по одной, по две. Остальные громко хлопают в ладоши. Девушки танцуют перед тамтамом в головокружительном ритме. Их танец был бы похож на то, что мы называем чарльстоном, если бы они хоть на миг отрывали ноги от земли, но это всего лишь лихорадочное подрагивание тела, вывернутые бёдра и выставленные вперёд груди, ритмичные сотрясения и наклоны, расставленные колени и безвольное болтание рук при неподвижности бритой головы. В этом ритмичном подрагивании, особенно бёдрами, они пятятся назад, не отрывая ступней от земли, напоминая часы, механизм которых работает вхолостую. Танцующие похожи на птиц: листья, прикреплённые сзади, постепенно осыпаются – так птицы перед сном стряхивают с себя всё, что за день осело на их перьях.

Во дворе очень темно. Пара фонарей, принесённых процессией, едва освещает воодушевлённые лица мужчин, женщин и детей, тесно сбившихся в полукруг. Тамтам поднимает адский грохот. Позади зрителей на остальном пространстве, до самых амбаров и за ними тоже, рядом со стеной, защищающей от зверей, стоят люди, образуя небольшие группы, кидаются навстречу друг другу, радуются, кружатся, издают гортанные вопли. Есть среди них женщины и девушки, которые почему-то не стремятся занять место в кругу; кто-то танцует обособленно в тени, тяжело дыша; вздымающиеся груди подобны существам, живущим своей жизнью, животной, стремящейся раствориться в ночи.

Можно обнять такое исступлённое тело, привлечь его вплотную к себе, при том что оно не поддастся полностью, но и не отринет тебя, продолжая свои жаркие ритмические конвульсии. Столько великолепных обнажённых девичьих тел рядом – и никакого любопытства, удивления тем, что я здесь. Люди подскакивают, что-то вопят, улыбаются мне, их совсем не смущает моё присутствие. И это ещё не всё. Вот свёкор, жених и подружки невесты велят ей станцевать передо мной – лишь для меня, совсем рядом со мной. Я одариваю её пятью франками, что вызывает бурю восторга. Вот у самых моих ног гремит тамтам, музыканты задевают запылёнными шевелюрами мои колени и тоже получают пять франков. Вот жених приносит мне белую курицу, а тесть – куриное яйцо. Ещё пять франков.

Веселье продолжается с тем же жаром, всё так же гремит тамтам, трясутся в ритме гости. Одного взгляда на происходящее хватает, чтобы понять, к чему приведут эти ритмы, – некоторые учёные назвали это «тамтам коитус банфоре». Ещё три-четыре часа, и юноши ощутят, что они мужчины, что культ подчинил их, их девушек и женщин; и тут же будет принесена в жертву курица, погаснут все фонари и всё смешается в этом тесном дворе, меж амбаров, хижин и стен. Любой мужчина сможет соединиться с любой женщиной. Нет прелюбодеяния, нет ревности, нет гнева; всё, что произойдёт этой ночью, будет совершено внутри ритуала, в его сердце. Это брачная ночь тамтама, никто здесь не вправе разделять или выбирать, и горе тому, кто это осудит.

Около полуночи я тем же путём возвращаюсь в лагерь при свете зажжённых фонарей, которые несут обутые мною старик и его сын. Я рад снова оказаться в ночи, под звёздами, вдали от запахов и жара тел; дышу всей грудью, пытаясь различить в запахе саванны ароматы отдельных трав. Мне доставляет удовольствие даже переход через болото; я осознаю, что все люди – братья, и дарю моим проводникам преподнесённые мне курицу и яйцо. Приглушённые удары тамтама и шум свадьбы постепенно отдаляются, остаются позади.

Н. уже спит. Просыпается он лишь в момент моего появления и, услышав, что я наблюдал всю свадьбу от начала до конца и счастлив, что живу, коротко отвечает: «Ну, тем лучше!» – и снова засыпает.