— Вот вам пример образования для банту. — В углу класса я вижу электрическую плиту и заброшенную утварь. — Мы хотели познакомить девочек с современной кухней, научить гладить электрическим утюгом. Ведь даже для того, чтобы стать прислугой, а это единственно доступное место в будущем для девушки, такие навыки могут пригодиться. Так нет, явилась полиция вместе с представителем министерства образования для банту. Нам заявили, что африканские обычаи следует уважать, т. е., иными словами, девочек следует обучать «полезным вещам», например готовить на костре, присев на корточки, толочь просо и украшать лицо разводами грязи… Они хотят заставить нас обратиться к пещерному веку, племенной жизни. А разве сами они хотели бы жить так, как жили их предки во времена Яна Ван Рибека? Да они просто с ума спятили, вот и все.
Я спрашиваю его, каково настроение людей в П. Удалось ли пустить здесь корпи революционным организациям?
— Видите ли, — отвечает он, — из-за политики правительства, которая в том и состоит, чтобы помешать обосноваться в Кейптауне коренному африканскому населению, таким организациям, как Африканский национальный конгресс, всегда было трудно всерьез и глубоко охватить этот район. АНК имеет огромное значение для всей страны. А в Ланге, например, одной из самых больших локаций Капской провинции, наибольшей популярностью пользуется Панафриканский конгресс, впрочем, и зародился-то он именно там, причин тому немало, и другие смогут рассказать вам о них лучше, чем я. Для таких локаций, как Ланга и в еще большей степени Ньянга и Гугулету, характерно то, что население их отказывается следовать лозунгам, призывающим к терпению и выдержке, они могут вдруг, ни с того ни с сего казалось бы, схватить топоры, колья, вообще все, что подвернется под руку, и ринуться на Кейптаун, невзирая на картечь и танки. Сами понимаете, население подвергается таким репрессиям, что люди боятся заниматься политикой в обычном смысле этого слова. Политика хороша для либералов-белых, рассуждают они, а нам ничего не дает. Они измотаны и отчаялись вконец, похожи на застоявшееся болото, но попробуйте пробудить их, и вы увидите. Знаете, как начинается мятеж в локации? Достаточно самого пустякового предлога. Помню, это случилось в Северном Трансваале. Белая женщина пришла к африканке, которая стирала ее белье, и потребовала у нее две простыни, которые будто бы пропали. Африканка прекрасно знала, что не брала их, но, испугавшись, спряталась. Белая вызвала полицию, африканка убежала, полицейские пустили вслед ей собак, и тут началось: собралась толпа людей с камнями и линчевала одного или двух полицейских. Остальные попросили подмогу, появились танки, многих арестовали. На другой день обнаружили двух полицейских-негров с перерезанным горлом…
А вот вам еще один случай. Однажды в районе Дурбана перегруженный, как обычно, поезд для африканцев перевернулся, были убитые и раненые. Те, кому удалось, спастись, схватили двоих подвернувшихся им под руку белых и убили их. Таким я вижу будущее моей страны. Может быть, я неправ? Но именно так реагирует молодежь, которую вы видите на улицах, ее называют «цо-ци». Их стремление к насилию, убийствам вытекает из той обстановки, в которой мы живем. Насилие это надо подчинить определенной идее, организовать.
На прощание он познакомил меня с одним из своих учеников. Высокий подросток с тонкими чертами лица спрашивает меня, может ли африканец стать инженером во Франции?
— Конечно, — отвечаю я.
— Даже африканец из нашей страны? У вас есть, специальная школа для африканцев?
— Нет, — говорю я, — в Сорбонне да и во всех других университетах и высших школах во Франции учатся люди всех цветов кожи и вероисповеданий. Апартхейд существует лишь в Южной Африке.
Тогда он спрашивает меня, не может ли Франция предоставить ему стипендию?
— Возможно, — отвечаю я. — Только как ему удастся выбраться из своей страны? У африканцев нет паспортов, и потому они не могут выехать за границу, власти опасаются, что вернувшись, они начнут вести партизанскую войну.
— Да и зачем мне быть инженером? — говорит мальчик в конце концов. — Африканец не имеет права на такую профессию. Мне все равно не найти работы. Придется, как всем у нас, идти на рудники.
Вот уже несколько дней, как меня обуял страх. Когда вечером я сажусь в поезд на Родденбос, мне начинает казаться, что мирный гражданин, уткнувшийся в газету «Ди Бюргер» напротив меня, не иначе как агент Особого отдела. Меня страшит вовсе не то, что я могу попасть в тюрьму, я просто боюсь, что меня вышлют до того, как я успею повидать нужных мне людей. Вот почему, несмотря на весь свой страх, я решаюсь наконец вступить в контакт с человеком, состоящим в подпольной революционной организации Африканский национальный конгресс.
О том, что я приеду, его предупредили мои лондонские друзья, но он не знает точно когда. М. X. — врач, работает в одной из локаций Капской провинции.