Африканская книга

В центре острова пейзажи сменяют друг друга, как в какой-нибудь компьютерной игре. Иногда кажется, что находишься где-то в Новой Англии, а то и на севере Италии. Приходится напоминать себе, что это — заповедник Мандрака, а не Беркширские холмы; предместья Таны, а не холмы Тосканы. Кое-где мерещится даже русская природа. Вспоминаются строки южноафриканского поэта Денниса Брутуса: «Изгнание — это укор красоты в чужой стране, ее смутное сходство с красотой, которую помнишь». Но не пройдет и пяти минут, как картина снова переменится: перед нами канонические африканские джунгли, испарина тропического леса, его хлорофилл и латерит. Ближе к побережью пышный лес уступает место клочковатой саванне и сухостою, латеритная почва — песку. Здесь уже не видать ни хижин, ни пирамидок кассавы на продажу, ни иных признаков жизни, недавно мелькавших вдоль дороги. Собственно, нет и дороги, она закончилась. Теперь мы сами прокладываем путь: тащимся на пердячем пару, то и дело буксуя в песке, подминая колючие стебли, и вокруг нас — однообразная необитаемость дюн.

Единственный ориентир — это точка, плывущая в мареве раскаленного воздуха; по мере приближения она приобретает черты человеческой фигуры и в конце концов оказывается белокурой девушкой или видением девушки. Пробудись, друг мой Пятница, на этом острове мы не одни! Девушка-видение везет велосипед. Увидев нас, она реагирует так, как реагируют африканские дети, когда мимо их хижины проносится автомобиль: выбегают навстречу звуку мотора, радостно машут, кричат «Вазаха!» («Обруни!», «Тубабу!», «Мунделе!», «Фаранджи!», «Мзунгу!»[282]) и возвращаются к своим занятиям. Вступать с братьями по разуму в более тесный контакт этой девушке неинтересно. Зато нам интересно. Я почему-то уверен, что она — американка. Обращаюсь к ней по-английски, и она отвечает, подтверждая мою догадку (по выговору — откуда-то со Среднего Запада), но тут же переходит на малагасийский, адресуясь к Тому. Тогда и я перехожу на малагасийский (знай наших!): «Лавитч ве и Амбила?»[283] Велосипедистка обдает меня неприязненным взглядом и отвечает по-английски: «No, not too far». На этом разговор можно было бы закончить. Но у нас снова заглох мотор, и нам надо как-то скоротать время, пока Том в очередной раз ковыряется в капоте.

Теперь в контакт с гордой велосипедисткой вступает Алиса. У нее это получается куда лучше, чем у меня. Через десять минут мы уже передаем по кругу бутылку омерзительно теплого пива, припасенную Марвином, и девушка из Мэриленда (со Средним Западом я промахнулся) рассказывает нам свою историю. Она — волонтерка из Корпуса мира[284], живет в деревне рядом с Амбилой, помогает что-то там строить и копать. Мы — первые белые люди, которых она встретила за те пять месяцев, что она здесь живет. Говорит: тут здорово, только нарывы досаждают. Показывает: вся кожа в паразитарных фурункулах. Тут много шистосом, прочих одноклеточных. В остальном — идиллия. Особенно по ночам: такого неба нигде не видела, даже в планетарии. Днем жарковато, но привыкаешь. Жители деревни относятся к ней хорошо, помогают учить язык. В целом она довольна. Я понимаю, о чем она; до сих пор помню свое пребывание в Гане. Если привыкнуть к жаре, насекомым, паразитарным инфекциям и постоянной опасности заразиться чем-нибудь совсем плохим; если принять все это как данность, жизнь в африканской деревне имеет массу преимуществ — во всяком случае, по сравнению с африканским городом, да и не только с африканским.

«Ты напоминаешь мне мою подругу Даниэллу», — говорит нашей новой знакомой Алиса. Я тоже об этом подумал: есть нечто общее. Даниэлла, еврейская девушка из Уэстчестера, живет в Ранумафане. Прошлым летом, когда Алиса работала на «Мада-Биом», они с Даниэллой делили комнату в тамошнем общежитии. Как Даниэлла попала в эту общагу, не совсем ясно: к Рокриверу и «Мада-Биом» она не имеет ни малейшего отношения. Она учится в аспирантуре какого-то колледжа в Великобритании, пишет диссертацию по антропологии. Насколько я понял, «Мада-Биом» приютил ее на время, пока в деревне, где она живет, бушевала очередная эпидемия. С Алисой они сдружились, хотя, по словам моей подопечной, эта Даниэлла не без странностей: вечно таскает с собой каких-то кукол, кладет их под подушку, чтобы они оберегали ее по ночам. Очень настаивала, чтобы Алиса последовала ее примеру, даже договаривалась с одной из своих кукол, что та будет приглядывать за ее подругой. Когда Алиса попробовала было отказаться, Даниэлла разрыдалась. «Какой-то у нее заскок с этими куклами, но вообще-то она очень милая». Мне тоже показалась милой.