Африканская книга

Делать в Найроби, разумеется, есть чего — даже взыскательному туристу. В свободное от работы и усиленного питания время мы с Прашантом выполнили полагающуюся культурную программу. Побывали в Жираф-центре, в доме-музее Карен Бликсен[320], в предместье, названном в ее честь, у подножия холмов Нгонг, воспетых в ее великой книге. Съездили в национальный парк, занимающий территорию сто квадратных километров, — единственное в мире «городское сафари». Возможно, именно это имел в виду Боб, когда говорил, что в Найроби можно встретить жирафа и зебру. Так и есть: саванна в лохматых пятнах кустарника, на переднем плане пасутся жирафы, лев охотится на антилопу, а на заднем плане — небоскребы мегаполиса. Со смотровой площадки открывается панорама города. Рядом — беседка. Несколько подростков, кенийских сомалийцев, принесли в беседку айфон с музыкой и устроили дискотеку, нас не стесняются, приглашающе улыбаются: танцуйте с нами. Это Найроби. У входа в приют для осиротевших слонят («David Sheldrick Elephant Orphanage») посетителей встречает обязательный масаи. Прыгает, повизгивает. Такая у него работа. В этнодеревне «Bomas of Kenya» толпе зрителей, состоящей наполовину из иностранцев, наполовину из школьных экскурсий, демонстрируют национальные костюмы и традиционные танцы всех сорока с лишним народов Кении, а под конец выдают невероятное акробатическое шоу с глотанием факелов и прочими антраша, какие можно увидеть разве что в Сirque du soleil.

* * *

Кроме джентльменского набора достопримечательностей, есть живая культура и речь; есть современная арт-сцена, переживающая в Найроби бурный расцвет. Я побывал на литературном утреннике, организованном журналом и издательством Kwani?. Выступала молодая писательница Макена Онджерика, получившая в прошлом году премию Кейна за рассказ «Фанта-смородина». Этот рассказ поразил меня в первую очередь своим языком: сленг обитателей гетто, их ломаный английский вперемешку с суахили, берется за основу и используется настолько мастерски, что получается новый литературный язык, косноязычие становится красноречием подобно тому, как это происходит в одесских рассказах Бабеля; новые семантические и синтаксические связи, непривычные валентности преображают мир. Тема рассказа — жизнь детей в трущобах Матаре — перекликается с рассказами из книги Увема Акпана «Скажи, что ты один из них», которая тоже в свое время произвела на меня сильное впечатление. Мне запомнился рассказ Акпана «Рождественский ужин»; там действие происходит в другом знаменитом кенийском шанти-тауне — Кибере. Персонажи и реалии пересекаются, но у Акпана, в прошлом католического священника, все жестче и безысходнее, хотя и Онджерика не сластит пилюлю.

Эти «дети подземелья» знакомы всем, кто бывал в Найроби; их видишь вечером, когда выходишь из ресторана в центре города, где-нибудь в окрестностях Мои-авеню. Даже не видишь, а слышишь, как из темноты переулка навстречу тебе поднимается заинтересованное шевеление, тебя окликают низкие голоса нищенок, голоса неотвязные и в то же время сонные от клея «кабире», которым эти женщины все время дышат. «Кабире» рифмуется с «Кибера»; «хибары» — с «хабари». «Хабари, брат! Я тебя узнала: ты мой лучший друг!» Глаза у нищенки светятся, как у кошки, испуганно-хищным светом. На спине — вечно спящий младенец. «Неужели не дашь несколько боб этому сладкому мальчику?» Ты не видишь мальчика, не видишь и саму женщину, крепко усвоив правило — не смотреть, не встречаться взглядом. Они не должны видеть тебя, а ты их, для того и ночь, чтобы оставались одни силуэты: ты — мзунгу, она — чокораа, нищенка, торговка собой и своим одурманенным чадом. Вспоминаешь, что длинноногих проституток в макияже и мини-юбках на местном сленге называют «страусихи», а совсем опустившихся, таких, которых ни один клиент не возьмет, — «марабу». Марабу — африканский аист. На озере Найваша эта большая птица с толстым клювом и кожистым мешком на груди — объект туристической фотоохоты, а в Найроби марабу гнездятся на помойках и питаются объедками. Отсюда и прозвище. Ты не испытываешь жалости ни к ней, ни к ребенку, ничего, кроме омерзения и желания поскорее избавиться от этих «лучших друзей». После рабочего дня в онкологическом отделении ты чувствуешь, что твой источник тепла на исходе и у тебя уже нет возможности видеть и слышать. У тебя нет, а у Акпана и Онджерики есть, и их проза, впечатляющая тебя языковым новаторством и степенью владения материалом, в конечном счете существует только благодаря своему «убинадаму».