Африканская книга

Удивительно, насколько я успел за короткое время привязаться к этим людям: к Бобу с его странными заявлениями, к Мучеузи с его опереточным смехом, к Чарльзу, надевающему темные очки, чтобы никто не видел, как на послеобеденной лекции у него слипаются глаза; к рассудительному Винсенту и кроткому верзиле Деннису. К чудаковатому канадцу Гансу, искренне и неутомимо старающемуся помочь. До этого Ганс уже однажды был в Найроби с миссией, еще раньше — в Уганде, и всякий раз долго мучился от желудочного расстройства, после того как неосмотрительно сьедал какой-нибудь сырой фрукт или овощ. Казалось бы, пора уже усвоить нехитрое правило. Но нет: во время обеденного перерыва я снова застаю его за поеданием овощного салата. Увидев меня, он вздыхает и обреченным голосом констатирует: «Видимо, опять будет понос».

Все происходит в ускоренном темпе, включая сближение с новыми коллегами: уже на третий день интонация становится дружески-непринужденной. В течение двух недель мы все время проводим вместе. Каждый вечер вместе ужинаем и пьем пиво в их любимом Java House (местный вариант «Старбакса»). Неизменный распорядок дня — вот что буду потом вспоминать: здесь у меня была своя рутина. Свой закуток рядом с бункером для ускорителя (первого в Кении!). За стеной Тереза с Гансом тоже ведут занятия. Мы с Прашантом преподаем азы радиационной онкологии, то бишь теорию, а они — практику: как правильно обращаться с ускорителем, делать портальные снимки и так далее. Время от времени нас просят посмотреть пациента. Передо мной одиннадцатилетняя девочка с лимфомой Ходжкина, одна из немногих здесь, у кого благоприятный прогноз. Стесняется, когда я ощупываю лимфоузлы. Смеется, прячет личико в ладони. Не бойся, кила кита китакуа сауа[313]. Оттопырив большие пальцы, она начинает нервно и весело пританцовывать. «Поа!»[314]

Вчера мы были в детском отделении. Дети проводят там по несколько месяцев, а то и по несколько лет (те, кто выживает). Их привозят сюда из самых отдаленных районов Кении, и в большинстве случаев — навсегда: даже если ребенка вылечат, никто уже не приедет его забрать, то ли из‐за каких-то там деревенских суеверий, то ли просто потому, что у семьи не хватит денег на повторную поездку в Найроби. Так или иначе, это отделение — их новый дом. Тут и процедурная, где капают химию, и общая палата, она же детский приют, несколько украшений и игрушек. Главврач Фатма Абдалла — откуда-то с побережья, наполовину арабка, наполовину африканка, в хиджабе. Энергичная, приветливая и очевидно добросовестная, печется об этих детях. Говорит, что кенийское правительство дает им совсем мало денег, зато недавно они получили щедрый подарок от правительства Израиля. На стене висит израильский флаг. Кроме процедурной и общей палаты, здесь имеется отдельная комната для уроков и образовательных игр. Два раза в неделю к детям приходят репетиторы: две тетушки из Карен[315], белые экспатки, одна родом из ЮАР, другая из Италии, жены каких-то не то бизнесменов, не то дипломатов, добрые самаритянки, любят детей. Не детей вообще, а именно этих, брошенных и обреченных, с неумолимыми диагнозами — лимфома Беркитта, плоскоклеточная карцинома носоглотки, рабдомиосаркома. Страшные опухоли, расросшиеся до размеров, каких я никогда раньше не видел. Во взрослом отделении — не лучше. Там — молодой парень с глиобластомой, растущей сквозь черепную коробку, мать носит его на спине; или молодая женщина с глоточной опухолью размером с футбольный мяч. Все они скоро умрут, все мучаются, и они, и их семьи, безропотно сидят у ворот в ожидании бесполезного сеанса радиотерапии. В педиатрической онкологии — по-другому, здесь нет семей. Хорошо, что есть Абдалла и тетушки из Карен, но их на все не хватает. После сеанса химии мальчика вырвало посреди палаты, он плачет — никто не подходит, никто не торопится даже вымыть пол. Не хватает сил, времени, ресурсов, доступа к COG[316]… Абдалла рассказывает сказку. «Знаете, почему комары жужжат? Когда-то давным-давно комар прилетел свататься к уху. Ухо отказало ему: мол, вас, комаров, то и дело хлопают, а я не хочу рано овдоветь. С тех пор комар норовит напомнить о себе и жужжит над ухом: видишь, я все еще жив, все еще жив…»

* * *

В пол-одиннадцатого — перерыв на «белый чай» (так здесь называют чай с молоком) в обязательном сопровождении пирожков «самбуса». Надо отдохнуть, поговорить о политике, о племенных различиях, об ужасном качестве нигерийского кино; перемыть косточки нигерийцам, китайцам, сомалийцам, южноафриканцам. У богоборца Прашанта все разговоры неизменно сворачивают на религию, у меня — на литературу. Нашим кенийским друзьям больше по душе моя тема. Они с удовольствием обсуждают «Деколонизацию сознания»[317] Нгуги ва Тхионго и приключенческие романы Меджа Мванги. При упоминании Биньяванги Вайнайны лица предсказуемо омрачаются. Воцаряется неловкая тишина. Самое время вернуться к магистральной теме Прашанта, поговорить про опиум для народа.