Африканская книга

Интересно сравнить эти впечатления с моими нынешними впечатлениями от утренника Kwani?, то есть, конечно, не Нгуги — с Онджерикой, а литературное прошлое (в лице профессора Нгуги) — с настоящим. Дело в том, что с некоторых пор пустыня, где оазисы были наперечет, превратилась в цветущую саванну — вроде той, которую описывала в начале своего мемуара Карен Бликсен. К слову, колониальной Кении сильно повезло на писательниц европейского происхождения: Бликсен, Берил Маркхэм[321], Стефани Цвейг[322]. Это они, белые кенийки, первыми воспели щемящую красоту здешних пейзажей и мудрую человечность африканцев. Но все это — и кенийский plaasroman[323], изобилующий обращениями «бвана» и «мемсахиб», и антиколониальный соцреализм романов Нгуги ва Тхионго — дела давно минувших дней. Теперь в кенийской саванне цветут сто цветов, буйная поросль молодых дарований, для которых главные учителя — уже не Нгуги и не Меджа Мванги, а Биньяванга Вайнайна, Ивонн Адхиамбо Овуор, Билли Кахора, Стэнли Газемба, Парселело Кантаи. Этот круг писателей, связанных многолетней дружбой, появился в самом начале двухтысячных; теперь им всем под пятьдесят. Благодаря им, кенийская литература стала активным процессом, организованным вокруг журналов Kwani? и Wasafiri, премий Кейна и Квани-Траст, литературного фестиваля «Стори-Моджа», подкаста Кевина Мвачиро «Нипе стори» и так далее. Новому поколению свойственно более сложное видение истории: в центре внимания оказываются малоизвестные факты, идущие вразрез с общепринятым нарративом; повстанцы Мау-Мау уже не предстают однозначными героями-борцами за свободу, как это было у Нгуги, да и сам разговор о колониальном прошлом и борьбе африканцев за независимость отошел на задний план. Необязательно все время думать о Европе, есть и другие темы помимо расовых отношений, есть независимая история со всеми ее хитросплетениями и разночтениями — в этом бы разобраться. Между тем европейское восприятие африканской литературы остается европоцентричным. Читая африканский роман, прогрессивный европеец до сих пор ищет в нем своих — первопроходцев, угнетателей, миссионеров, словом, белых людей, нерадивых предков, чьим расизмом должно возмущаться; африканцы же в этой схеме оказываются жертвами, которым должно сострадать. Таковы ожидания, и поэтому главным кенийским писателем для неафриканцев по сей день оказывается Нгуги ва Тхионго с его топорным стилем и утомительной идеологичностью. Его то и дело выдвигают на Нобелевскую премию, ставят на одну доску с европейскими ровесниками, не в пример более талантливыми, чем он, — это ли не ханжество и расизм? К счастью, ни Биньяванга Вайнайна, ни Ивонн Адхиамбо Овуор, ни Макена Онджерика в подобных скидках не нуждаются.

* * *