Африканская книга

В незапамятную парижскую бытность, в хвостенковском сквоте «Симпозион» обретался один спившийся скульптор. Кажется, его звали Серегой. Приняв на грудь, он всегда заводил одну и ту же песню, достойную персонажей Юджина О’Нила: про грандиозный проект, который он рано или поздно осуществит, и тогда жизнь его приобретет искомый смысл. Замысел состоял в том, чтобы лепить воду. «Воду! Понимаешь, братан? Этого ж еще никто никогда не делал!» Как подступиться к такому замыслу? Где найти инструменты? Углубляясь в африканскую специфику, для которой нет слов в русском словаре, я чувствую себя первопроходцем вроде того Сереги. Не исключено, что мой «грандиозный проект» не менее бредовый, чем его «лепка воды». И все же надо как-то выкручиваться. Описывать незнакомый запах и вкус, прибегая к не слишком аппетитным сравнениям: камерунский суп «ачу» — что-то с примесью гудрона и солидола; нигерийский суп «ила асепо» — запах свежескошенной травы и немытого тела. Эту пищу невозможно полюбить с первого раза. Но на нее можно «подсесть», как «подсаживаются» на французские сыры (чем больше вони, тем лучше). Кстати, сыроварение в Нигерии тоже практикуется: в кухне народа хауса есть несколько видов сыра. Для сбраживания сыра «вара» используется фермент, получаемый из плодов содомского яблока (Calotropis procera), а для сыра «вагаси» — листья дерева Xylopia aethiopia. По вкусу «вагаси» — нечто среднее между свежей моцареллой и вареным яичным белком. На севере Нигерии и в Бенине этот сыр добавляют в разные супы и соусы.

В гастрономическом изобилии нигерийской кухни так же легко заблудиться, как на лагосском рынке с его несметным количеством видов зелени. Только со второго, третьего, десятого раза начинаешь понемногу привыкать к этой суматохе, различать: вот листья вернонии («эфо эвуро»), листья амаранта («эфо тете»), листья целозии («шокойокото»), листья талинума («гбуре»), листья африканского баклажана («эфо игбо»), малабарский шпинат («амунутуту»), листья моринги («окве ойибо») или тархуноподобные листья «атама». Вот плоды дерева дакриодес («убе), которые здесь называют африканской грушей, хотя по виду они больше похожи на баклажан.

Рядом с рынком находится чоп-бар Naija Mama, аккурат сошедший со страниц Бена Окри; там подают копченого сома в огненно-красном соусе с кашей из семечек африканской дыни («эгуси»). И «голодная дорога» за дверью — сам город Лагос, чье население за пятьдесят лет увеличилось с трехсот тысяч до двадцати миллионов. Перенаселенный, хаотичный, циничный, безжалостный и беззаконный, платящий дань бандитским группировкам «area boys», город, как написали бы в советской прессе, самых неприглядных контрастов — от пошлой роскоши острова Виктория до трущоб Макоко. Каждый пытается урвать кусок, выжить любой ценой, и дряхлая инфраструктура трещит под весом этих двадцати миллионов. Картину антиутопии можно было бы считать законченной, если бы не бодрая предприимчивость лагосцев, если бы не их веселая изобретательность и искрометный сленг; если бы не крутой афробит и социальный протест Фела Кути[362]; если бы не аппетитные (для тех, кто понимает) запахи из бурлящих котлов в заведениях вроде Naija Mama.

Все это было в Лагосе. А в Нью-Йорке мы с другом Олумуйвой, прототипом персонажа Энтони Оникепе в моей повести «Вернись и возьми», хаживали когда-то в бруклинский ресторан «Бука», излюбленное место нигерийских экспатов. Там тоже можно было выпить пальмового вина, закусить каким-нибудь густым супом с фуфу и обсудить последнюю книгу Чимаманды Нгози Адичие, Криса Абани или Хелона Хабилы. Я водил туда и неафриканских друзей, но в отличие от, скажем, сенегальской еды нигерийская для человека непривычного чересчур экзотична. Все, однако, сходились на том, что сам ресторанчик — симпатичный, какая-то правильная атмосфера, красивый, со вкусом выполненный интерьер. На фоне убожества других африканских заведений в Нью-Йорке ресторан «Бука» казался верхом дизайнерского шика, чем-то с острова Виктория.