Африканский дневник

– в назначенный час, взяв Madame Ребейроль переводчицей, Ася пошла к старику; у старинных ворот мавританского стиля их встретил слуга; ввел во внутренность сада с фонтаном и пальмами; из-за зелени было им видно: Али Джалюли, восседая на корточках под колоннадой веранды, нас ждал очевидно; когда уже гости прошли половину заросшего сада, Али, приподнявшись с подушек, пошел им навстречу; взяв Асю за руку, он тихо поплыл изразцами в свои изразцовые комнаты, где средь арабских вещей возвышалась резная постель колоссальных размеров, и рядом с которой стояло пестрейшее низкое ложе; Али Джалюли показал ей серебрянный кованый ящик старинной работы, сказавши:

– «Коплю я приданое дочери: в этом вот ящике».

После провел он гостей мимо комнат, увешанных сплошь кайруанскими тканями (здесь по стенам все стояли диваны); в простенках блистал ряд зеркал (из Венеции); здесь в этих комнатах, встретила Асю доверчивым поцелуем дочь старца; ей было всего лет четырнадцать, но ей казалось лет двадцать; ходила она в шароварах широких и пестрых; Али Джалюли называл ее Асе «невестой»; она повела за собою Madame Ребейроль, Асю – на пестренький внутренний дворик с фонтанами (сам же Али Джалюли не пошел), где их встретила старая размалеванная арабка: в шуршащих атласах (жена Джалюли); засыпали они градом быстрых вопросов порой… деликатного свойства, совсем не стыдясь; разговор протекал в ритуале арабских приличий.

Потом снова вышли к Али; отпустили гостей с неподдельным приветом и пышным почетом хозяева дома.

* * *

Я помню Али: вероятно теперь он владелец домов и садов, и полей, и маслин: в Кайруане, в Радесе, в Тунисе, еще где-то – там (часть наследства министра теперь перешла к нему); может быть, тот, кто без нас поселится в Радесе, как мы будет спрашивать:

– «Чья это башня?»

– «Али Джалюли».

– «Эти рощи?»

– «Али Джалюли».

– «Чьи сады с антилопами, где так лепечут фонтаны?»

– «Али Джалюли».

И, может быть, как мы, на заре он увидит плывущего ясного старца во всем бирюзовом, с чуть-чуть розовеющей грудью, овеянной белостью чесанных мягких волос; и он спросит:

– «Кто этот торжественный старец?»

– «Владелец домов, и лесов, и садов, и фонтанов: Али Джалюли».

И засмотрится новый, неведомый нами жилец нашей башенки в лопасти рвущихся пальм, под которыми шествует старый Али, где он сыплет пригретые весенним светом зерна щебечущим птицам, или важно несет сладкий корм серорогой, метущейся в клетке своей антилопе.

Покажется темнозеленый таинственный всадник из рощ – сторож рощ; и в косматую гриву оливок уйдет он конем, и поднимется миртовой, пышной аллеей он вверх; и – увидит: пятно голубое далекого моря, да рой парусов, да лиловую гору; быть может, увидит он сверху: за белой стеною, в павлиньих хвостах изразцовых веранд, под витыми колонками на кайруанской подушке, сидящего с синим кальяном… Али Джалюли. Да сияют ему золотеющим пурпуром счастья радесские дни, как сияли они нам безоблачно: десять недель…

Каир 911 года

На Carthage

Уезжаем; прощайте, – Али, наш Али; и – Али Джалюли, и – Радес, и – Madame Rebeirole, и – Monsieur Epinat; напоследок жмем руки; и – тронулся поезд; и – мимо мелькает Тунис.

* * *

Мы с высокого борта «Carthage» озираем далекие холмики; тихо вливается рябь в полноводные бухты Туниса; как пришлый народ: разливается, грабит по берегу моря, пыхтят по полям на авто, пробираясь на поезде к дальней Гафсе; и оттуда – плестись по пустыне на рослом «мехари».

Да, – верх Захуана таит свое прошлое, помню, как в бухты вливались триремы, и как легионы, блистая железом, блистая орлами значка, проходили фалангами – строить «testudo» пред строем слонов.

Это – помнит вершина Двурогой Горы.