Африканский дневник

Так галопом покинули землю; нас – десять, или даже двенадцать; и – сжатою тесною кучкой неслись по ребру; справа, слева и внизу – грозили стремнины, мелькали огромные области, где ступени торчали отчетливо; далее – груды развалин (едва ли бы мы нашли путь без феллахов), где можно запутаться в многоступенчатых скатах; и – оборваться, разбившись до смерти; неизмеримости, точно поля желтоватые, серые, быстро от ног отрываясь, летели направо, налево, и – вниз; и они – загибались под ноги; казалося: стоит нам вспрыгнуть наверх, как отвалится узкий, тяжелый массив, на котором стояли мы только что; неизмеримость, спадая на нас выявлялась из воздуха (краем над нами ребро загибалось); казалось, мы – выперты в пропасть:

– «Хоп!»

– «Хоп!»

И галопом, галопом, галопом: куда мы неслись? Пролетала ступень за ступенью, отваливаясь; и – желтые заулыбались пространства; огромная пирамида, согнувши прямую ребра, представлялась нам шаром теперь зажелтевшей и мертвой планеты, повешенной где-то в пространстве, быть может, понесшейся в ужасы мира; и думалось: «Как мы могли очутиться над ней?»

– «Не вернуться на землю?»

– «Нет, нет!»

– «Никогда!»

Желтоваты и грозны все выступы этого неживого пространства: планеты; и снизу и сверху они уходили во тьму пепелений (уж вечер спускался); нога – оступалась; я грудью тогда припадал к рябоватым уступам; и билось разрывчато сердце о каменный бок: вырывался из бронзовой твердой руки; пирамидный туземец не слушал, тащил меня вверх:

– «Хоп!»

– «Хоп!»

– «Хоп!»

Пролетали галопом феллахи; и —

– «Хоп!»

– «Хоп!»

– «Хоп!»

Пролетали за ними галопами мы.

Остановка: каких-нибудь сорок ступеней осилили: сто впереди. И – помчались; массивы летели нам под ноги; мы перестали смотреть по бокам: понимать что бы ни было; я равнодушно, бесцельно кидался на камень углов, пребывая на месте; массивы же валились; и – набегали от верха; облуплины падали из нависающей глуби нахмуренных пеплов: из высей пространства – такого пустого, немого, где некогда (где это было?) твердела земля: где теперь – ничего, никого: на дуге желтеневшего шара лепились из воздуха.

* * *

Пустынный шар в пустой пустыне.
Как дьявола раздумье,
Висел всегда, висит доныне —
Безумие, безумие.[177]

– «Стой!»

Половина пути: мы стояли на семьдесят первой ступени; над ними валилось, как кажется, до семидесяти полутораметровых глыб; посмотрели мы под ноги: неизмеримость лежала меж землею и нами; и – нет, не вернуться обратно; и – детский кошмар тут напал:

– «Кто же я?»

– «Что же все?»

– «Как же так?»

– «Неужели никак?»

Никого: ничего!

* * *

Мы застыли в каменном выступе; дружно телами сливаясь, феллахи составили свой полукруг под ногами у нас; трепетали их черные лопасти над пепелеющей бездной – в мглу сумерек, ни конца, ни начала не видалось в этих путях; наглядевшись, могли мы видеть, как там копошились люди; и – жили; мы были за гранью, за жизнью, на продолжении бесконечного, вероятно, загробного странствия; и показалось: лежат миллиарды ступеней меж нами; и – чем бы то ни было; я весь протянулся к феллахам; они – неизбежные спутники: через воплощенья проходят они; на земле они – гонятся, подозревают, выслеживают, чтоб схвативши, тащить за порог: за грань жизни; а здесь, в камалоке, они – утешают; и кажутся даже родными, извечно – знакомыми. Вот одна тень, один темный феллах, приподнявшись, рукой показал на отметку:

– «До этой черты восходил Бонапарт: на вершине он не был, не мог приподняться»…

Опять:

– «Хоп!»

– «Хоп!»

– «Хоп!»

Побежали галопом, бросаемы быстро, с размаху феллахами на рябоватый массив, над массивом; массив же валился; и падал нам под ноги новый массив; остановка: и Асе тут дурно: сажают ее на ступень; и феллах с кувшином, наклоняясь, ей мочит водою виски:

– «Ничего, ничего: лэди тотчас оправится; неужели вы думаете, что это серьезно? Обычная пирамидная дурнота».

Признаюсь, – в эту минуту, когда я собой прикрывал от нее безысходную серую бездну под ней, чтоб она не свалилась (так хочется сброситься), – сам я испытывал странное чувство: какое-то «я» вышло вовсе из «я».

– «Кто же я?»

– «Что же все?»

– «Как же так?»

– «Я – оторван!»

– «Вернуться нельзя».

И Хеопс гоготнею развалин гудел; и – кричали феллахи:

– «Да, да!»

– «Это – мы!»

* * *

И я вспоминал: я – маленький; странно предметы кругом выступают знакомыми знаками: и все то, как… не то; и какой-то ужаснейший сдвиг: нет ни пальца, ни кисти, – всего: сдвиг меня: «Ай, ай, ай!» Я кричу, потому что во тьме ощущая висящим себя я над страшною пропастью (как вот сейчас!), непонятные лица (как будто бы мама и няня, а может быть, вовсе не мама, не няня) меня окружают и шепчутся:

– «Снова кричит по ночам!»

– «Это, барыня, рост!»

Но не верится, что это мама и няня: из неизвестных пустот неизвестности клонятся.