Африканский дневник

В миг, когда я, защищая собою висящую в воздухе Асю, клонился над бездной, я вспомнил: когда-то то самое нападало; но это – иллюзия; стоило внести свечку, и бездна – отваливалась: окружали знакомые стены; вот – детская, а вот шкапчик с игрушками; мама и няня со мною, мне шепчут:

– «Спи, милый!»

– «С тобою мы: мама и няня!»

И мне становилось легко: пропадал мой кошмар.

Так и здесь: и подумал, что все это – кажется; больше бы свету, увидели б мы те же стены синейшего неба; мир – детская комната; в мире всегда кто-то шепчет:

– «Спи, милый!»

– «С тобой вечно – «Я»…

* * *

– «Хоп!»

– «Хоп!»

– «Хоп!»

Понеслись к вершине. Еще только 20 ступеней!

И – вынеслись: прямо к площадке; площадка имела до десяти всего метров (в длину, в ширину); расстояние сверху донизу опять-таки скралось; и пирамида с вершины казалась нам маленькой; морок чрезмерности вдруг улетучился; высился шест от площадки, обозначая первоначальную точку вершины; феллахи отсюда, как гаркнут!

Им высыпал все, что имел.

* * *

Неопределенные дали простерлись с вершины; на севере брызгали искры каирских огней; днем отсюда видны все сто сорок мечетей Каира, сады зеленейшие Роды, Шубры, Гезирэ, даже часть Нильской дельты; на юге простираются дали Ливийской Пустыни; вон видны верхи пирамид Саккара; еще далее – там: вероятно, оазис Юпитера; тихо феллах подошел: и – сказал:

– «Там – пустыня: два месяца нужно, чтобы пересечь ее…»

– «Вы там бывали?»

– «Бывал! А там вот уж никто никогда не бывал, потому что там – смерть…»

На вершине кофейник-мальчишка сварил кофе нам; мы спускались в густеющих сумерках; мгла закрывала подножную пропасть; поэтому спуск был и легче, и проще; кошмары – оставили нас…

* * *

В этот вечер мы мирно сидели в уютненькой, в пестренькой комнате нашей; Каир громыхал за окном; за стаканом вина вспоминали далеких друзей; было тихо, уютно; не верилось нам, что недавно еще мы висели, прилепленные к рябоватому боку громады; играла хозяйка какую-то арию – там, за стеной; нам хотелось спать.

* * *

Была ночь: выступали предметы знакомыми знаками; нет – незнакомыми. Мне начинало казаться, что все – не на месте; и «я» уже не я, а какое-то странное, полуживое «оно», уцепившееся за массив рябоватой громады; и под ногами – ничто:

– «Кто же я?»

– «Как же так?»

– «Как сюда ты попал?»

– «Не вернуться обратно!»

Я – вскакивал: и – открывал электричество: милые, пестрые стены уютно смеялись.

Боголюбы 911 года

Музей

Это – здание греко-римского стиля, украшенное изображением двух Египтов на Каср-ель-Нил; оно – задней стеною на Ниле; и остров подходит Булак; зачастую зовут музей древностей просто Булакским музеем.

Мы – входим; и вот саркофаги эпохи Саиса; два сфинкса из розовых, нежных гранитов эпохи Тутмозиса; тех же гранитов – четыре колосса: Жреца, Сенусерта и фараонов Рамзесов (Второго и Третьего), памятники мемфисской эпохи: Хефрен и Хеопс, обелиски и надписи (здесь – история Уны); прекрасная древняя статуя, жертвенный стол, барельефы; вот – «скриб»; он – из дерева; он – знаменит; вы видали, конечно, его; фигурирует всюду в альбомах, картинках, каталогах; статуя найдена Мариэттом; феллахи его называют, как помнится, «Шейх-ель-Белед»; поражает умом деревянный, круглеющий лик; великолепием реалистической техники мы удивляемся; статуя – ранняя, времени первой династии; как живой, стоит скриб; великолепные статуи Рахопту и супруги Нофрит вам, конечно, известны по снимкам; вот – статуя Пепи.

Дальнейшие залы ведут в жизнь фиванской эпохи: опять деревянные статуи и гранитные статуи (розовый, черный гранит); поражает гробница; на ней – барельефы; то – сцены из «Книги Мертвых»; изображение Тутмозиса Третьего; черным гранитом твердеет Изида; корова Гатор; перед ней – фараон: вновь – гробницы; вновь статуи; взор – утомляется.

То, что выносишь из этих немеющих зал, есть чреватая шумом далеких громов тишина; тишина – неестественна; странной улыбкой двоятся тяжелые лики; они переходят в «усмешки» уже – в архаической Греции; полуулыбкою, родственной полуулыбкам колоссов, глядит… Джиоконда.

Не стану описывать серии зал, где проходят позднейшие статуи Александрийской эпохи; о, как они грубы сравнительно с ранними; и как нелепо пестры саркофаги в кричащем уродстве своем; вот – изделия коптов.

Особенно интересны те залы, где пестрый египетский быт расставляется вазами, кольцами, веерами, булавками, ожерельями и ларями, папирусами и моделями картин жизни быта: из дерева; полк солдат, мастерская; везде – деревянные куклы; там рядом моделей представлена ярко старинная жизнь; драгоценности, принадлежащие фараоновым дочерям и т. д.

Зала – мумий, открытых неутомимейшим Мариэттом, среди которых есть мумия Тутмозиса III и др., вот почивает коричневым ликом под колпаком из стекла сам Рамзес, фараон, тонкий нос, гордый профиль, сухие поджатые губы; и – зубы белеют сквозь них.

Мы – притянуты ликом[178].

Боголюбы 911 года

Мемфис