Агами

И силовые задержания. Тут Вадим был незаменим. Не всегда получалось на мероприятие «тяжёлых» подтянуть, из центра специальных операций. Там, конечно, звери в обмундировании и при снаряжении, стены проламывают, но их мало, а работать иногда нужно быстро. Плюс этих огромных, в шлемах, не спрятать в толпе или холле отеля, например, а Вадим с парой таких же оперов обученных спокойно может до нужного момента сидеть среди людей и кофе пить.

Ну а когда до дела доходило, когда дверь квартиры, например, с наркокурьерами, которые на расслабоне заказывают пиццу и его, Вадима, совсем не ждут, открывалась, он влетал туда первым в состоянии абсолютного счастья. Пистолет держал в кобуре, руки — свободные от всего, быстрые, как плети, знающие всё и живущие сами по себе. Вот что дарило нирвану. Тратил он ровно по одному удару на рыло, передвигался легко, а все вокруг замирали, дожидались его хлёсткого щелчка: в печень, в висок, в челюсть, в плавающие рёбра. Неважно куда. Короткий выдох — человек стоял, человек лежит. Сзади прикрывали парни со стволами, иногда им приходилось стрелять. Но очень редко.

Даже от воспоминаний Вадим ободрился. Но потом подумал о последних словах жены, и снова накатила злость. Да, не ладилось в постели. С другими, бывало, получалось, но редко: девки времени требуют, а его жаль, и чем старше становился, тем больше Вадим времени на баб жалел. Ехать куда-то, вином угощать. Угостишь и сам выпьешь. А когда сам плеснул нектара на жало, хочется ещё и уже не до бабы. Да и что они понимают?..

Потому рыкнул:

— Хоть сейчас заткнись!

Она тогда неожиданно улыбнулась.

— Вадимка, я заткнусь, — сказала. — Я подожду. Ты вернёшься в этот раз. Погуляешь, пропьёшься и придёшь. Я пущу. Но вот если потом ты ещё раз рюмку поднимешь — уйду я.

И сумки помогла собрать.

Недолго он тогда погулял. Взял больничный и начал пить, а через неделю очнулся поздним утром в какой-то придорожной гостинице — их много понастроили вдоль новых автотрасс, — от тошноты проснулся. Всё, что выпил ночью, выблевал под утро, и тошнило уже не из желудка. Душа хотела выбраться на волю, надоел Вадим душе, как жене надоел, только хуже намного.

Низкий прокуренный потолок давил, в окне жарило летнее черноморское пекло, громко смеялись мужики. Это байкеры, вспомнил Вадим, американцы, они вчера пили пиво, а он, вусмерть пьяный, пошёл к ним объяснять про «правильно» и «неправильно». Говорил грязные слова, кричал, называл их бандитами, это не так страшно, а ещё оккупантами, а это уже дело подстатейное. Полез в драку, выбрал самого большого, хотел положить на виду у всех.

Мотоциклисты взревели от ярости, убивать собрались, но один из них, седой, высокий и поджарый, подошёл к Вадиму и, улыбаясь с жалостью, попросил уходить. И такая едучая снисходительность в его взгляде была, что Вадим взвыл и рванулся закатать американца в пол бара. Короткий получился бой, именно бой, не драка барная. Три секунды, не больше — и Вадим сам уже лежал на полу, в сознании, но без возможности встать, ничего не слушалось — ни ноги, ни руки, а американец стоял над ним. Потом присел рядом и тихо сказал по-русски, что может убить Вадима, но не будет. Что Вадим сам себя убьёт, если продолжит party. Так и сказал. Впервые в жизни Вадим поджал хвост и покинул, не глядя ни на кого, поле боя. Проиграл, вчистую проиграл.

Байкеры за окном посмеялись, сели на мотоциклы и уехали. Вадиму показалось, что он всё ещё слышит голос того седого. Хороший голос, спокойный, такими голосами говорят люди, которые знают, когда работать, а когда отдыхать, и могут убить или не убить напавшего на них пьяного русского боксёра.

Вадим тогда пошёл в душ, вышел в бар мотеля, выпил кофе, не глядя на темнокожую девочку-барменшу, и уехал. Домой уехал, к жене. И больше не пил. Вообще ни капли.

Вчера перед сном рассказал жене о командировке. Та удивилась, никогда он ничего не рассказывал. Села в кровати.

— Что тебя волнует, родной? — так и сказала.

— Странно всё. Сам приспосабливался всю службу. Лишь бы указание было сверху. Хоть и не знал никогда, где тот верх, верил. Есть начальник отдела, ему видней. Сказано этих сажать — сажал. Сказано других теперь — тоже сажал. Этому наркоту вложить в рюкзак. Того отмазать от наркоты. Этого забить до полусмерти под видом хулиганского нападения. Нет, не убивал, — спешно успокоил Вадим жену, которая заволновалась от этих слов.

— Ну так все же вы так. Работа такая, — пожала она плечами, успокоившись.

— Нет. Понимаешь, мы именно приспосабливались. Что-то объясняли друг другу. Пили, орали до хрипа, доказывали сами себе, что надо именно так, что командиры знают, что делают, что мы линию госбезопасности блюдём и оберегаем, что если не мы, то развалится всё. И когда развалилось, а нас оставили, мы поверили, что так и надо, что в сложившихся условиях мы спасаем стержень, главное, что есть у страны. Понимали уже, что не стержень спасаем, а себя.

— Ты, оказывается, умный у меня, — улыбнулась жена.