Агасфер

Чудное утро! Тёплые, яркие лучики солнышка запрыгивают сквозь открытые шторки, играя тенями на полу, игриво ласкают тело, глазки плавно открываются и нежный сон, хитрая игра подсознания, завершается, то ли не божественное творение нового дня, то ли не нега чистейшего бытия, кустики на подоконнике не обделены вниманием солнечных зайчиков, прыг да скок с горшка на вершок, где сочный бутон зреет аль китайская раз лепестки греет. Аль свет, аль заря сопровождают истому каждого прижитого дня!

Елизавета Михайловна встаёт, ах, бедолага, вся ведь в блевоте измазалась, видать, в ночку буйную ворочалась, бесом в пятку щекотаемая! Очи-изумруды протирает: сначала десницей и обязательно закрепит щуйцей. Длани в раменах Богом посланы, чтоб мы волею своей глаза, готовясь к утренним свершениям, протирали для зрения до деталей дотошного. Для благого дня подъять необходимо длани ввысь, Бога и Ярило оповестить о новом житии. Ох-да, ой-да, в сколь теремов, где покамест Бога нет, глядит солнышко и к жизни мотивирует! Покуда все мы тут не помрём, покуда ланиты не засохнут в землице могильной, какожде корочка хлеба на шкалике, будем хулить себя, сквернословить на судьбу аль скудный скарб, никуда не глядючи, коль поп, коль раб, коль волк, коль волхв, одержимы будем, мытарством захваченные, словно взвихренные в веретене, а толку-то в прелести такого бытия? Быти иль не быти? Бывало быть.

Лизавета Михайловна взяла меньшую из купюр, которые остались в коробке, купила сигареты, размеренно пришла домой, включила конфорки на максимум, ожидая того, как комната наполнится газом. На самом деле, она купила сигареты. Поставила чашку, в которую предполагалось стряхивать пепел, чтобы после взрыва никто бы не мыслил о расширенном самоубийстве, кроме Егорки, который знает, что его мать не курит и не начала бы из–за астмы при любых обстоятельствах. Минут через 20 зажигается спичка, не поднесённая к сигарете. Вызывает сильный взрыв: один подъезд выглядит, будто пораженный пикой огня вниз… эти ничтожные развалины, каркас дома. Скоро установили причину. Утечка газа и взрыв из–за курения – столь частая причина.

На Егора это сильно подействовало: человек он был неглупый и сразу догадался, что именно так некстати произошло в утро.

Как такие люди живут?

Медлительно-тягуче протекли, будто сквозь руки, две недели, на которых в выходные прошли скромные похороны с закрытым гробом. Егор пришёл туда совсем безэмоциональным, выжатым и полубезумным. Напрочь отказался от сопровождения своей девушки, заявив, что она только более будет расстраивать его своей упругой экзистенцией, своей бойкостью к жизни – он чувствовал себя заброшенным и потусторонне-агрессивным: тот мир таинства смерти представлялся перед ним вульгарно и открыто, изводя, демонстрируя Ничто. Иногда после похорон родителей происходит момент, в который всё резко перекладывается на плечи детей, буквально падает, ломая, измывая и губя. Чаще всего, это оказывается совесть, сгусток собственной аморальности за пропущенные дни в безделье заместо встречи с предками, когда можно было и, сверх того, нужно было навещать.

Невзирая на обширные внутренние думы, сын был поникшем от чего-то принципиально иного. Поражён смертью, скорее, именно гибелью ранее близкого живого существа. Невротичность была могильно-мрачной и исключительно тихой, молчаливой, маниакальность тухлой, гнилой и кладбищенской. Его лицо вроде не искажено, но именно скудность мимики производила ужасающее впечатление чистого сумасшествия. Тотальная беспечность пугает на похоронах пуще хохота, ведь каждый конец жизни – хохот с другой стороны.

С родственниками никаких разговоров не было. После похорон он прогулялся по кладбищу, оглядел шикарную новую церковь, ясно-белую, расположенную на пустыре, подумал: должно быть, большевики снесли, а сейчас архитекторы спародировали старый стиль. Точно он не знал, но видел, что сейчас кладбище окружено неровным забором из современных домов.

Пришёл домой и упал на кровать, проспал с день, пока его девушка копошилась, беспокоилась. Снились ему стандартные для всех гротескные возрастая и перемешка несуразицы с постной трагедией: существа кусают за пятки, шутят свиньи и в пространство прыг-скок, как с обрыва, а трупы занимаются свежеванием насрастающего рогатого нечто. Утром Егор пробудился, зевнул и пошел нехотя на кухню, будто насильно, глотать воду, напряжённо, порционно, сохраняя перерывы. Механически кинул стакан о стенку – тот разбился на осколки, какой никчёмный символизм в голове затерялся. Лёг в кровать и глядит в поток, ведь завтрак считался непозволительной роскошью для ублюдка, ирода. Стал вспоминать всю жизнь, раскладывать по полочкам, взыскивая детали становления своей убогости.