Агасфер. Чужое лицо

Двое матросов, бросив винтовки, тоже кинулись к борту: их рвало. Вторая пара матросов удивленно рассматривали затворы, словно бы не ожидали они от своего оружия такого вероломства: в голосе Соньки звучала такая убежденность в комедийности ситуации, что и они поверили в то, что патроны им выданы холостые…

Боцман свистком вызвал на палубу кузнецов с подручными – расковывать «зрителей». Нескольких арестантов так трясло, что кузнецы не решились на расковку, опасаясь размозжить тяжелыми молотами голени дрожащих ног.

Капитан, собрав со стола бумаги, направился к себе в каюту, мимоходом кивнув старпому. Там он швырнул бумаги на письменный стол, достал бутылку ямайского рома. Вынул было из шкафчика стопки, и тут же заменил их чайными стаканами. Выпили сразу по половинке. Винокуров, отдышавшись от непривычной дозы, высыпал прямо на стол пригоршню орехов на закуску – обычно орехами он угощал старого попугая, доставшегося ему в наследство вместе с кораблем. Птица протестующе заорала, захлопала крыльями.

Капитан, не обращая на попугая внимания, сразу налил по второму, но пить не стал, тяжело сел на кровать, кивнул старпому на кресло:

– Ну-с, Юрий Петрович? Что скажете о содеянном нами? Жалеете, поди, что согласились участвовать?

Промыслов неопределенно пожал плечами:

– Что сделано, то сделано…

– А то можете рапорт написать – мне мичман Соловьев свой рапорт до суда принес. Можете полюбопытствовать – на столе лежит! Так что образец – перед вами, если что…

Промыслов шагнул к столу, нашел бумагу, прочел и бросил обратно.

– Мальчишка! – буркнул он. – Второй год в море, а туда же: «совесть не позволяет мне, к сожалению, продолжать морскую службу под началом капитана, запятнавшего честь мундира русского морского офицера убийством беззащитного человека». Ну и спишите его на берег, Сергей Фаддеич, этого мичмана с совестью институтки! Сам-то, небось, от этих «беззащитных» людей шарахается, как черт от ладана! Хотел бы я посмотреть на мичмана Соловьева, если бы озверевшие арестанты вырвались из трюма и стали потрошить экипаж!

– А ведь вы, батенька, не первый рейс в должности старпома совершаете, – вдруг вспомнил Винокуров. – Стало быть, и с арестантами не первый год знакомы. Скажите-ка мне по совести, Юрий Петрович… Только честно: насколько реальна была опасность бунта и попытка захвата корабля? Может, просто похорохорились друг перед другом эти ваши «иваны»? Помечтали, так сказать, а как до дела дошло бы – хвосты бы поджали, а? А я, старый мерин, панику сыграл, приказал расстрелять человека – даже не главного зачинщика, как я понимаю. А?

– Предположения строить – дело неблагодарное, – невесело хмыкнул Промыслов. – Мальчишкою помню, в имении с родителями жил еще – поймали деревенские мужики где-то в лесу медвежонка. Крохотный такой, умилительный – чуть поболее кошки! Ну и преподнесли хозяйским детям, как водится. Сколько наше семейство возилось с медвежонком, из соски первое время выкармливали. В постель на ночь брали. Подрос маленько – штукам всяким выучили: кувыркаться, на деревья за куклами лазить по команде. Как собачонка – бегал за всеми, ботинок старый приносил – поиграть с ним, значит, просил. Вырос потом, конечно. Мы, мальчишки, бороться стали его учить – как в цирке показывали. Говорили нам умные люди: зверь опасен, отдайте от греха в зоосад! А мы всей семьей возмущаемся: ну как можно отдать такого Мишуню, которого из соски выкармливали? Должен же он, дескать, добро людское помнить…

Промыслов отхлебнул из своего стакана, потряс головой:

– Вы как желаете, Сергей Фаддеич, а я бы пивка лучше: жарко слишком! Развезет, боюсь!

– Я распоряжусь сейчас. – Капитан нажал кнопку вызова вахтенного стюарда. – У нас на льду с Порт-Саида, кажется, остался запасец. Так с медведем-то? Чувствую, плохо кончилось?