Агент Соня. Любовница, мать, шпионка, боец

В своей другой, параллельной жизни Урсула стремительно превращалась в британскую домохозяйку. Дети без всякого труда адаптировались к новой обстановке. Миша посещал местную начальную школу в Кидлингтоне. За свою недолгую жизнь он уже успел выучить немецкий, китайский, польский и французский. Теперь едва ли не в считаные дни он освоил английский – с оксфордширским акцентом. Когда Урсулы не было дома, за Ниной присматривали соседи. Деревенские жители бывают излишне любопытны и назойливы, но при таком потоке иностранцев, хлынувшем в их деревню, в числе которых было немало беженцев, никто не обращал особого внимания на мать-одиночку, тихо жившую на Оксфорд-роуд. По-английски она говорила так хорошо, а акцент был настолько незаметный, что окружающие в большинстве своем даже не подозревали о ее немецком происхождении, принимая ее за британку или, в худшем случае, за француженку. Единственная проблема, с точки зрения местных жителей, заключалась в ее фамилии: в “Бертóн” они подозревали что-то иностранное (и были правы). Поэтому ее называли исключительно “миссис Бёртон” – и никак иначе. В некотором роде это говорило о том, что ее приняли здесь как свою.

Две стороны жизни Урсулы – семейная и шпионская, открытая и тайная – слились воедино, как никогда прежде. Как у миссис Бертон из дома номер 124 у нее был дом, довольные дети, приветливые соседи и заботливые родные; как у агента Сони у нее была камера для создания микроснимков, сеть субагентов, отзывчивый и благодарный советский куратор и нелегальный радиопередатчик, спрятанный в шкафу ее спальни. А еще к ней вернулся ее муж и коллега по разведке.

30 июля 1942 года в аэропорте Пула приземлился самолет из Лиссабона и по трапу на взлетную полосу сошел высокий худой мужчина с британским паспортом на имя Джона Уильяма Миллера. Верный своему слову, Виктор Фаррелл из МИ-6 снабдил Лена Бертона средством для побега, и путешествие из Женевы в Британию в конце концов далось ему на удивление легко. Швейцарские, французские, испанские и португальские власти беспрепятственно пропустили мистера Миллера, чего не скажешь о британских. В Пуле его багаж был тщательно досмотрен, а самого Лена подвергли еще более суровому допросу, чем в свое время Урсулу.

Лен Бертон беспечно признал, что его британский паспорт – фальшивка, как и второй, боливийский паспорт, обнаруженный в его портфеле, – на имя Луиса Карлоса Бильбоа. Остальная часть его заявлений представляла собой изощренную паутину лжи. По его словам, он отправился в Германию в 1939 году, чтобы “попытаться продать некоторую собственность, принадлежащую некоему герру Рудольфу [sic] Кучински, беженцу с момента прихода Гитлера к власти, а теперь профессору демографии в Лондонском университете”; по его словам, из Швейцарии он уехал, потому что “обстановка там слишком накалилась”. На вопрос, на какие средства он существовал в течение трех лет не работая, Лен “заявил, что получил в наследство 20 000 фунтов от каких-то французских родственников”, когда работал до войны в Джерси, и с тех пор жил на эти деньги.

Власти почуяли что-то неладное. Лен ни разу не упомянул туберкулез – по словам Урсулы, главную причину его пребывания в Швейцарии; его отец был бедным французским официантом, чья семья вряд ли могла накопить 20 000 фунтов, не говоря уже о том, чтобы оставить их в наследство дальнему английскому родственнику; он явно “уклончиво отвечал на задаваемые ему вопросы”. Вопрос о том, как он получил свои фальшивые паспорта, требовал дальнейшего разбирательства. “Сам допрашивающий признает, что не может пока сформулировать окончательного мнения относительно Бертона… он ведет себя несколько подозрительно, сталкиваясь с любым представителем власти (особенно военными), к которым, как представляется, априори испытывает неприязнь и недоверие”. Лен и без того уже фигурировал в черном списке служб безопасности, и, судя по его ответам, вычеркивать его оттуда было рано. Его отпустили, но МИ-5 предварительно позаботилась о том, чтобы он не смог выехать за пределы страны: “Будьте любезны передать в паспортную службу запрос, чтобы без нашего участия Леону Бертону не выдавалось разрешения на выезд”. В соответствии с сексистскими воззрениями того времени, основным источником угрозы сотрудники МИ-5 считали мужчину, в то время как их подозрение должно было пасть на его жену.