Лондонский камень маячил в витрине, маня меня ближе. Я не могла объяснить, почему пришла. Эта штука
Более того, это связывало меня с моей матерью. Я слышала там её голос, завывавший поверх остальных. Я не могла сказать, что сильнее влекло меня к камню: потребность в этой разрядке или отчаянная жажда связи с мамой.
Я шатко подошла ближе, пока не встала перед стеклом, занавешенным тканью. Я протянула руку, убрала материю, посмотрела на грубую поверхность известняка и ощутила тягу в своём теле. Мои пальцы дрожали, когда я потянулась к зазубренной дыре.
Конечно, мне
Моя рука задрожала ещё сильнее, и стекло пронзило кожу на моём запястье. Шок боли вернул меня в настоящее, и я отдёрнула руку, заставляя себя отступить.
Я отпрянула, и моя кровь закапала на пол. Крики, которые манили меня к зеркалу, звали обратно, умоляли о милосердии. И в их воплях звенело два слова:
***
Я моргнула от ослепительно яркого освещения в «Теско». Продавец сердито посмотрела на мои ноги, и я покачнулась перед прилавком, не сразу сообразив, почему. Я выперлась из хостела, одетая в золотистое коктейльное платье и шлёпки. Платье было усеяно крошками, и на нём виднелось пятно — наверное, от вина. Мне
— Они удобные, — сказала я. — Шлёпки.
Сердито посмотрев на меня, женщина за прилавком взяла вторую бутылку виски и пробила её.
Я уже приготовила банкноты, пока она пробивала третью бутылку, и сунула их продавщице. Мне не терпелось вернуться в свой номер, приглушить крики в голове и погрузиться в глубокий сон.
Может, я навещу Камень всего один раз перед отходом ко сну, вновь услышу свою маму. Может, в этот раз она не будет кричать.
***
Я стояла в ванной хостела и смотрела в зеркало. Камень смотрел на меня в ответ, виднеясь в отражении стеклянной витрины. Если я потянусь через отражение, то смогу к нему прикоснуться. Услышу ли я вновь голос своей матери? Смогу ли я её освободить? Это был бы интересный эксперимент: большая часть моего тела в грязной общественной уборной, моя рука на Лондонском Камне в миле отсюда, а моя душа сливается с ним. Я поднесла виски к губам и сделала большой глоток, упиваясь приятным жжением в горле.
Который час? Может, часа три ночи? С другой стороны, на поверхности известняка уже начинал подниматься красноватый дневной свет, окрашивавший его розовыми оттенками. Должно быть, уже рассвет. Где-то в другом измерении психически адекватная Кассандра вышла бы на пробежку в парк, съела грейпфрут на завтрак и порадовалась тому, что живёт на свете.
Мой телефон завибрировал — наверное, опять Скарлетт. Я проигнорировала его, уставившись на Камень. Мой разум ощущался тяжёлым, вялым от виски.
Я противилась желанию вновь прикоснуться к Камню, позволила его образу исчезнуть, и моё отражение вернулось, уставившись на меня. Мои бледно-розовые волосы спадали на плечи жидкими прядями, под налившимися кровью глазами залегли пурпурные мешки. Я выглядела как полное дерьмо.
Где-то в глубине моего сознания голос кричал мне убираться из города, подальше от этого ужасного камня, пока не стало слишком поздно. Пока Кассандра Лидделл не исчезла навсегда.
***
— Касс, пожалуйста, — произнесла Скарлетт. — О чём ты говоришь?
Лёжа на спине, я прижимала телефон к уху и раздражалась, что она этого не понимает.