Агент вождя

Кабинет начальника хирургической службы был не заперт, но, к сожалению, пуст. Ярослав не без оснований предположил, что доктор находится у кровати своего друга Фролушкина, и ускорил шаг.

Лаврентий Фомич едва поспевал за ним.

Дверь в палату тоже оказалась открытой.

И в ней тоже никого не было — ни Фёдора Алексеевича, ни его юродивого сына Павлика.

— Что за странности? — процедил нарком, нервно озираясь по сторонам. — Массовая эвакуация? Средь бела дня? И без моего ведома! Да я их, сволочей, поганой метлой гнать буду.

Как вдруг… В конце коридора показалась стройная женщина средних лет в новеньком, ни разу не стиранном (а может, просто тщательно накрахмаленном) халате.

— Вы к кому, товарищи? — тихо поинтересовалась она, приблизившись к странным посетителям.

— К Лычковскому! — сухо бросил Цанава.

— Он только что уехал. В Минск.

— Что-то случилось?

— Да. Состояние одного из наших пациентов — профессора Фролушкина — резко ухудшилось, и Михаил Львович принял решение везти его в столицу.

— Что ж, будем догонять!

* * *

Величественный чёрный лимузин, за баранкой которого сидел сам старший майор Цанава, с сумасшедшей скоростью (ниже сотни не опускаясь даже в населённых пунктах!) лихо нёсся по недавно отремонтированному шоссе в сторону белорусской столицы. Штатный водитель наркома сидел рядом и судорожно стискивал пальцы в кулаки, как только его шеф начинал очередной умопомрачительный манёвр.

В народе ходили слухи, что Лаврентий Фомич лично рвал водительские удостоверения тех «наглецов», кто осмеливался обгонять его машину, но вряд ли какое-то транспортное средство в тот день могло мчаться быстрее правительственного ЗИСа, стрелка спидометра которого, казалось, навсегда зашкалила намного правее последней цифры…

* * *

Несмотря на то что нарком был в форме, справедливо вызывающей у большинства советских граждан трепет и внутреннее оцепенение, к Фролушкину Цанаву (а значит, и сопровождавшего его Плечова), так и не пустили — в связи с тяжёлым состоянием раненого профессора. А вот Лычковский от встречи, не сулящей ему ничего хорошего, отказываться не стал, и принял нежданных гостей прямо в Троицком монастыре базилианок, где уже несколько веков исправно функционировало лечебно-медицинское учреждение, при советской власти получившее название «Второй клинической больницы». Именно там располагалась базовая клиника кафедры военно-полевой хирургии, к которой оба наших героя (Михаил Львович и Фёдор Алексеевич) имели самое непосредственное отношение: первый — в качестве одного из ведущих специалистов, второй — как пациент с редким диагнозом.

— Ну что скажете? — зло прошипел Лаврентий Фомич, уставившись в переносицу знаменитого эскулапа, сидевшего на казённом стуле в любимой позе — подмяв под себя ногу.

— По поводу чего? — огрызнулся доктор, хотя прекрасно понимал, о чём, точнее, о ком идёт речь. Кротостью нрава он не отличался никогда и всегда давал отпор любому хаму, невзирая на чин и положение в обществе.

— Кто вам дал право перевести нашего подследственного из Несвижской лечебницы в столицу?

— На это нужно особое разрешение?

— Нет, но…

— Если речь идёт о жизни или смерти пациента, каждый лечащий врач должен самостоятельно находить и принимать единственно правильное решение. И, если он этого не сделает, то пойдёт под суд за неоказание медицинской помощи, не так ли? — перешёл в атаку Лычковский.

— Согласен! — обронил привычное словцо Цанава. — Что с профессором?

— Я уже докладывал о его состоянии.

— Кому?

— Ярославу Фёдоровичу.

— Кому-кому?

— Мне, товарищ старший майор! — подмигнув растерявшемуся наркому, загадочно улыбнулся Плечов. — Мне!

— Всё ясно — сговорились. Товарищ доктор… Запишите номер моего прямого служебного телефона. Как только появится возможность побеседовать с Фёдором Алексеевичем — сообщите, и я приеду.

— Меня с собой не забудьте взять! — бесцеремонно вставил Яра.

— Так, значит, вы не против, чтобы я на некоторое время остался в Минске? — в свою пользу истолковал тираду Цанавы Михаил Львович.

— В принципе — нет…

* * *

— Ну, вот и всё. Везите наконец меня домой! — в дверях больницы пробубнил Плечов, ступая следом за Лаврентием Фомичом на одну из самых старинных улочек своего родного города. Возникла она ещё в шестнадцатом веке и свыше трёх сотен лет носила название Доминиканской. Но после Великой Октябрьской социалистической революции в числе первых «попала под раздачу» и была переименована сначала в Петропавловскую, а затем и вовсе — на Володарского. В честь видного деятеля революционного движения, павшего от рук правых эсеров.

Интересно, после 17 сентября 1939 года ничего не изменилось?

Ярослав задрал глаза кверху, чтобы прочитать надпись на новенькой табличке, недавно приделанной к фасаду Троицкого монастыря, но не успел, ибо тяжёлая рука наркома, опустившаяся на плечо аспиранта, развернула его к машине.

— Садись. Мы спешим!

— Домой?

— Нет. Хотя… Можешь зайти попрощаться — и назад, мы закончили далеко не все свои дела!